Начинается новая эра в послевоенной истории: ушло поколение участников и даже малолетних свидетелей Великой Отечественной войны. Ее практически больше нет в личной памяти людей.
В коллективной памяти она сохраняется книгами, фильмами, картинами, музейными экспонатами. И еще – она продолжает жить в документах, изученных и до сих пор никем не прочитанных, в архивах государственных и семейных. В вещах: оружии, экипировке, предметах скудного фронтового быта, которые когда-то никому не приходило в голову ценить и хранить и за которыми сегодня охотятся белые и черные археологи, пополняя экспозиции краеведческих и военных музеев и сокровища коллекционеров.
Наступило время не забвения (пока опросы не регистрируют симптомов массовой амнезии, но случаи, когда молодой человек называет нашим противником в той войне не Германию, а США, все-таки уже бывают), а анализа, оценок и переоценок самых горячих точек Второй мировой. Происходит это не только в России, где День Победы окончательно утвердился скорее как праздник торжества, чем как день поминовения, но и во всех странах, вольно или невольно ставших участниками этой войны. Еще до своего окончания она стала обрастать мифами. Они помогали как странам-союзникам Гитлера, так и оккупированным странам сохранить национальное достоинство, обходя темы коллаборационизма, сознательного идеологического выбора в пользу фашизма, сотрудничества с подсудимыми на Нюрнбергском процессе, длинной цепи предательств; а заодно – и фашистских методов обращения с побежденными народами, но теперь со стороны победителей. Мифы выводили вперед слегка приукрашенные страницы антифашистского сопротивления.
Вряд ли стоит рассчитывать на то, что старые мифы сменятся не новыми мифами, а «правдой, только правдой и ничем, кроме правды» – так не бывает. Впрочем, не бывает и единого мнения о том, что именно – правда. История остается одним из важнейших инструментов политики, а политика – игрой интересов. Но все-таки на подтвержденных учеными фактах и документах архивов этот инструмент работает лучше, а прямое вранье рано или поздно выходит наружу, если не сокрушая, то сильно попортив репутацию автора. Только политики из гопников могут думать, что бесконечное прямое вранье вечно будет сходить им с рук, ведь только гопники считают, что врут все, всегда и исключительно из соображений выгоды, материальной или статусной. Однако и добросовестная интерпретация исторических фактов неизбежно несет на себе отпечаток времени интерпретатора, его системы ценностей. Когда речь идет о войне – его отношения к войне как таковой, к насилию как способу решения политических проблем, к ценности человеческой жизни.
В этом отношении мне кажутся особенно интересными сочинения сегодняшних 11-классников, которые писали их, готовясь к экзамену 3 декабря прошлого года. По результатам этого промежуточного экзамена они получили – или не получили – допуск к сдаче ЕГЭ по русскому языку. Писали сочинение на одну из предложенных тем (а одна из них, разумеется, была связана с войной), рассуждения о которой должны были опираться на какие-то – по выбору сдающего – литературные произведения, желательно из школьной программы по литературе.
Повторюсь: это был экзамен по русскому языку, а не по литературе и не по истории, и проверявших интересовали не столько знания о войне, литературоведческий анализ использованных произведений или собственные мысли старшеклассников по этому поводу, сколько умение создавать грамматически правильный, связный и стилистически целостный текст, внутренне непротиворечивый, с использованием других текстов как аргументов своей интерпретации выбранной темы. И все же так или иначе в этих текстах простодушно проступало (да что там – «проступало», оно простодушно декларировалось) собственное отношение молодых людей к теме. Именно оно меня и заинтересовало.
В памяти застрял давний разговор о войне. Кто-то сказал (не помню, кто, а жаль): когда уйдет поколение, которое пережило войну, хотя бы помнит ее как нечто страшное, жестокое, что никогда не должно повториться, когда новые поколения уже не будут ее бояться – вот тогда возможна новая война. Не раньше. На самом деле в послевоенной жизни было много войн, они шли практически беспрерывно: наши мальчики воевали то в Африке, то в Азии, то даже у себя дома, только в другом углу страны. Но для большинства наших сограждан это было далеко, моей семьи не касалось, сколько мальчиков там погибало, нам никто не докладывал, не говоря уж о погибших «чужих» стариках, детях, таких же мальчиках, как наши, а интернета тогда не было. Зато телевизор уже был.
Короче говоря, после той Большой войны выросло два поколения, войны практически не знавших. Почти не знавших. И вроде бы следует согласиться с давним предсказанием: сегодня наши сограждане охвачены воинственным энтузиазмом, кажется, готовы воевать и многие даже хотели бы этого. Особенно отличаются ведущие многочисленных политических ток-шоу: эти лысоватые дяди так и рвутся под пули, только их с работы не отпускают и без конца выдвигают то в депутаты, то в сенаторы, то возглавлять какую-нибудь комиссию. Однако остальные, похоже, охвачены вполне бескорыстно.
Но, кажется, пророчество не вполне удалось. Нынешние мальчики, несмотря ни на дядей в телевизоре, ни на записных искателей приключений, ни на выпущенных на поле боя прямо из тюремных камер воинов, уже произведенных в герои, – не хотят воевать. Нынешние девочки считают войну – войну вообще, любую – преступлением. Они согласны, что свой дом, свою семью защищать необходимо, но – только оборонительную войну можно принять, и даже это не делает ее менее страшной, жестокой, бесчеловечной.
И еще – нынешние молодые люди склонны задавать неудобные вопросы, обычно заглушаемые фанфарами. Почему политики не предотвратили саму возможность войны? Почему погибло так много российских солдат – много больше, чем немецких? Почему про батарею Тушина было забыто, а князь Багратион даже не спросил об этом, хотя прибыл в штаб для инспекции и Андрей Болконский прямо сказал ему про вынужденный героизм Тушина и его солдат? Почему та же ситуация повторилась через сто с лишним лет под Мамаевым курганом у Василия Конакова, командовавшего ротой, в которой не осталось ни одного солдата?
Наверное, отношение к войне меняется не только в зависимости от нарастания прожитых после нее лет, но и еще от многого. Возможно, в глубине общества, в будущей сердцевине общественного мнения уже происходят сдвиги в сторону общей гуманизации жизни и настроений. Лет через пять-семь нынешние старшеклассники начнут свое восхождение, кто-то из них станет управленцем, кто-то – властителем дум, а ктото достанет с полок еще не прочитанные документы, сдует с них пыль и обнародует новые факты из истории войны.
Надеюсь, что это поколение будет гуманнее, профессиональнее и честнее, чем наше.