23 сентября президент России Владимир Путин встретился с президентом Курчатовского института Михаилом Ковальчуком, который поделился с господином Путиным своими идеями насчет того, что надо предпринять России перед решающим прыжком. И даже рассказал специальному корреспонденту “Ъ” Андрею Колесникову, что это за прыжок.
В канун встречи с президентом Михаилу Ковальчуку исполнилось 78 лет, на которые он не выглядит. По данным “Ъ”, тема дня рождения поднималась в ходе этой встречи. Но сейчас не об этом.
— Михаил Валентинович,— произнес Владимир Путин, когда они только встретились в рабочем кабинете президента России,— «Курчатник» — это уже не институт, это целая агломерация различных учреждений, причем разнопланово развивается и занимается практически чуть ли вообще не всеми направлениями исследований. Что, как вы думаете, все-таки является приоритетом?
— Вы знаете, Владимир Владимирович, приоритетом является то, что вы определили своими указами,— безошибочно ответил господин Ковальчук.— Сегодня Курчатовский институт — это шесть указов президента, по которым мы работаем!
И надо же, ответ не вызвал никаких возражений или недопонимания у президента России. Да, вроде все логично.
— Первый — это развитие природоподобных технологий,— пояснил господин Ковальчук.— Второе — это, в развитие природоподобных технологий, генетическая программа поведенческая и программа по созданию уникальных мегаустановок по всей стране. Мы в ближайшие пять—восемь лет будем иметь лучшую в мире исследовательскую инфраструктуру!
Затем программа по сельскому хозяйству, в которой мы отвечаем за научную и генетическую части. И плюс мы являемся головной научной организацией, опять по вашему указу, по программе развития ядерного комплекса. Плюс еще по микроэлектронике, это отдельный разговор, об этом скажу несколько слов, мы занимаемся принципиально новой нейроморфной микроэлектроникой!
Я потом разговаривал с Михаилом Ковальчуком, и он пояснял мне:
— Мы когда 50–60 лет назад начали создавать микроэлектронику, то решили, что надо скопировать мозг человека. Но поскольку мы не знали, как мозг устроен, то взяли кусок кремния и построили из него микроэлектронику. А сегодня мы видим, что это — тупик! Надо делать другую электронику! Да, нейроморфную (я уж не стал уточнять.— А. К.)! Сегодняшний компьютер — это не вычислительная, а тепловая машина!
Даже я понимал, что разница — принципиальная.
Жаль, что этого не услышал президент. Но обо всем разве расскажешь.
— Эта машина тратит огромное количество энергии на тепло! И это ограничивает развитие! Будет не хватать электрической энергии! А цифровизация — это сублимированная энергия! Этого не понимают наши банкиры! — разволновался Михаил Ковальчук. — Уже сегодня треть производимой в мире электрической энергии идет только на вайфай, на интернет... Без промышленного производства! То есть цифровизация — это уже разделение мира на богатых и бедных!
— Богатых и бедных чем? — старался уловить я.
— На богатых энергетически или тех, кто может купить энергию у тех, у кого она есть, то есть у нас. И поэтому они так вокруг нас вьются...
— Уже вроде не так вьются...
— Вьются! — настаивал Михаил Ковальчук.— Потому что мы — бесконечный ресурсный банк и энергетический хаб!
Хоть чем-то обнадежил.
— Причем у нас лучшая в мире энергетика! Самая чистая энергетика! — торжествующе констатировал Михаил Ковальчук.
Но и еще много чего есть все-таки.
— Плюс фундаментальная физика,— говорил Михаил Ковальчук президенту,— особенно сейчас, в связи с тем, что закончилось с CERN (с 1 декабря ученые из российских институтов больше не будет работать в Женеве, разве что их оформят на работу непосредственно в CERN.— А. К.), сюда возвращается огромное количество людей, большая часть — это люди из Курчатовского института. Поэтому перезапуск фундаментальных исследований сегодня является тоже очень важной вещью. И в этом смысле у нас сосредоточен фактически технологический прорыв по факту!.. Плюс наши традиционные вещи, касающиеся атомной энергетики. У нас созданы новые атомные станции, например атомная «батарейка» для освоения Арктики. Сейчас она активно двигается.
— Батарейка? — переспросил я затем у Михаила Ковальчука.
— В 70-х годах академик Александров начал создавать подводный источник питания,— разъяснил он.— Который можно бросить в море и забыть о нем на два-три десятка лет. И разрабатывали! А на его основе потом сделали атомную «батарейку». То есть атомную станцию малой мощности. Она имеет мощность мегаватт электрический, но зато имеет тепловую мощность 10–15 мегаватт! И там прямой принцип преобразования энергии!
Тут опять надо было пояснять:
— Мы сделали совершенно новую атомную энергетику — вот эта «батарейка»,— говорил Михаил Ковальчук президенту России.— У нас есть станция «Елена», на заводе построенная «батарейка». Но в Арктике, где нет крупных потребителей, где невозможно сделать ни сетевой структуры, ни крупной станции, эти локальные станции как раз и решают проблему. У нас сейчас подписан договор с Якутией. Недавно мы встречались с Николаевым (главой Якутии Арсеном Николаевым.— “Ъ”)... По освоению... Это же, знаете, все забытые старые вещи! В советское время эта станция в первой своей инкарнации была привязана, в Якутии она уже установлена! Потом рухнула советская власть, все закончилось (нет, все-таки кое-что и началось.— А. К.). Но мы после этого перевели на качественно новый уровень с точки зрения безопасности всего остального и сейчас двигаемся! Это «Газпрому» очень интересно для освоения удаленных месторождений... Кроме того, у нас же классически вся атомная энергетика в космосе — это прямое преобразование. Вы меня назначили руководителем приоритетного направления по прямому преобразованию.
Владимир Путин, похоже, еще старался вникнуть, кем же он назначил Михаила Ковальчука.
— Что такое «прямое преобразование»? — говорил Михаил Ковальчук.— Тепло реактора мы сейчас превращаем в пар, пар крутит турбины. Это не прямое! — разуверил президента глава Курчатовского института.— А прямое — есть термоэлектрические элементы, специальное вещество! Вы окружаете станцию этим, у вас одна часть горячая, а вторая — холодная, все тепло переходит в электричество без движения, без чего угодно!
Президент, кажется, перестал сопротивляться и просто слушал.
— Так вот,— объяснял Михаил Ковальчук,— вся энергетика в космосе именно такая. Мы этим занимались много лет. И сейчас все дальнейшее освоение космоса связано с двумя вещами. Первое — это принципиально новые двигатели. Если мы задумаемся, мы с вами как-то на эту тему говорили, мы летаем сегодня в космос, как Мюнхгаузен на ядре! У нас двигатель РД-180 отработал три сотни секунд, дал пинка, и мы полетели по баллистическим траекториям, на которые мы не можем повлиять.
В деле научпопа Михаилу Ковальчуку нет равных, причем в мире, и никто в мире не станет с этим спорить.
— А нам надо барражировать, пристать к Луне! — продолжал он.— Так вот, у нас сегодня есть прототипы двигателей, которые обеспечивают совершенно иную тягу, совершенно иные возможности для полета в дальний космос!.. Например, есть лунная станция на принципе «батарейки» «Селена», прототип ее! Мы теперь делаем что-то одно, а дальше максимально стараемся это распространить!
Михаилу Ковальчуку нужно было просто верить.
— Такую «батарейку» и обслуживать не надо. Просто работает, и все. Это новая электроатомная энергетика! Компактная, надежная! — рассказывал он потом уже мне.— Минусов нет!
А президенту он объяснял, что еще можно совершить:
— Помните, вы опускались, смотрели затонувший на Балтике бриг «Олегъ»? — спросил у Владимира Путина Михаил Ковальчук.— Мы сейчас разработали по заказу «Газпрома» подводный обитаемый аппарат на двух человек, который опускается на 2200 метров. Это для контроля газопровода «Турецкий голубой поток»!
— На два километра я опускался на Байкале, 1900 метров,— поправил его президент.
— Здесь 2200,— стоял на своем президент Курчатовского института. Это обитаемый аппарат. И сейчас мы создаем тоже с «Газпромом» телеуправляемый аппарат, который выбрасывается оттуда и на кабель уходит для проверки.
— На такой глубине, я думаю, в Черном море ничего не видно,— господин Путин делился собственным многострадальным опытом.— Сероводородная среда.
— Но тем не менее! — восклицал господин Ковальчук.— Мы сделали уникальный тренажер, совершенно полная имитация, вы сидите в этой кабине, опускаете, полная имитация. Тренажер — совершенно уникальная вещь!
Тут я снова недопонял и потом уточнил у Михаила Ковальчука:
— Так все-таки что в каком виде сейчас функционирует? Где тренажер, где копия, а где еще что?
— Мы в цифровом виде сделали обитаемый подводный аппарат (ОПА). И он заложен и уже год делается на «Севмаше». А у нас в институте работает тренажер. И еще есть цифровой двойник!
Говоря про цифрового двойника, Михаил Ковальчук в качестве оригинала имел в виду ОПА, а не что-то еще.
— А тренажер — да это полная имитация всего! Погружаешься, и все! — рассказывал он.— Незабываемо!
И все на «Октябрьском Поле». Или где-то под рукой.
— И никакого сероводорода, в котором, как теперь известно, ничего не видно,— уточнил я.
— Сероводород — это отдельный вопрос! — воскликнул Михаил Ковальчук. — Все, что надо, видно. Но вблизи. Ну, фонарем подсветишь. У аппарата — уникальные манипуляторы к тому же...
— А на тренажере все прозрачно? — переспрашивал я.
— Нет, мутная водичка, как положено! — настаивал Михаил Ковальчук.
— То есть на тренажере можно что угодно замутить?
— Все в наших силах! — подтвердил президент Курчатовского института.
— Но все-таки с глубиной на Балтике вы промахнулись,— предположил я.
— Президент на Балтике смотрел бриг «Олегъ»! — воскликнул Михаил Ковальчук.— Опускался на глубину нескольких десятков метров. А на Байкале — на глубину 1900 метров! А у нас на ОПА можно будет опускаться на 2200! Все всё правильно сказали! И поверхностно нырял в Фанагории, где амфоры достал (помним, помним.— А. К.). А здесь, с Российским географическим обществом, смотрел бриг «Олегъ».
— Или все-таки фрегат?
Михаил Ковальчук решил уточнить и стал перезвонить погруженным в этот вопрос специалистам.
— Корабли, которые лежат на дне Балтики, хорошо сохранились, потому что вода мутная и холодная,— говорил он тем временем.— И дерево сохраняется сотни лет. И поэтому возникла мысль: в Кронштадте, в Петровском доке, сделать музей подводной археологии. И мы с «Газпромом» обсуждали вопрос: как эти корабли, не вытаскивая на воздух, под водой притащить туда!
— И показывать их под водой,— догадался я.
— Конечно! Поместить в док и показывать через стеклянные полы! А они бы там лежали. И ты, не ныряя, мог бы их рассматривать.
Проект, утверждает Михаил Ковальчук, до сих пор не закрыт. Но ведь и не открыт.
Тут пришло сообщение, что «Олегъ» — это все-таки фрегат.
— На маневрах его в начале века и потопила своя же броневая батарея «Кремль»,— дополнительно пояснил Михаил Ковальчук.— За шесть минут затонул фрегат.
Ничего удивительного в этой информации для меня не было. Чего еще ожидать от «Кремля»?
Владимир Путин тем временем продолжал интересоваться. Тем более что Михаил Ковальчук не договорил.
— Сегодня в институте, благодаря вашим решениям,— рассказывал он президенту, чтобы тот даже не сомневался,— сосредоточен, я думаю, крупнейший в мире материаловедческий потенциал, потому что всё, что летает,— абсолютно всё! — создано Институтом авиационных материалов, который является частью Курчатовского института.
Михаил Ковальчук брал на себя большую смелость. Но ему не привыкать.
— А сейчас,— говорил он,— мы делаем единый материаловедческий центр из институтов «Прометей» и ВИАМ, потому что материальная база одна и та же, сегодня и в «Росатоме» те же запросы... Знаете, часто спрашивают: какие приоритеты? У нас только два приоритета, точнее, три, но два главных.
Он был готов их перечислить:
— Первый — любая человеческая мысль, возникшая в голове, материализуется в виде материалов. Вы придумали, например, картину — вам нужны краски, холст, мольберт и так далее. Вы мелодию придумали — вам нужен рояль, музыкальный инструмент, ноты, чернила,— Михаил Ковальчук старался говорить так, чтобы было понятно.— То есть любая вещь — материал, а чтобы создать материал, нужна энергия. То есть энергетика и материаловедение — это два вечных цивилизационных приоритета.
— А душа? — с хитринкой переспросил Владимир Путин.
— И третий приоритет,— кивнул Михаил Ковальчук,— это душа и интеллект, совершенно верно (возможно, до этого он собирался сказать просто «интеллект», но ведь не факт.— А. К.) Вот и всё! Эти три, которыми мы обладаем, я думаю, одними из лучших в мире, потому что, если бы мы не умели этого делать, мы бы не вышли в космос и не сделали бы атомную энергетику! Это все послед этого дела! Поэтому я думаю, что у нас сегодня ситуация хорошая.
Но все-таки он хотел сказать не только об этом.
— Мы в 2008 году запустили пилотный проект по созданию вашим указом первых национальных лабораторий Курчатовского института,— сказал он и об этом,— куда начали присоединять. Так вот, по прошествии уже полутора десятков лет я готов вам рапортовать, что мы сделали и как мы сосредоточились перед прыжком.
Я позже спросил Михаила Ковальчука, да что же за прыжок-то такой, перед которым уже сосредоточились?
— Главный прыжок — в разные высокотехнологичные отрасли,— терпеливо объяснил Михаил Ковальчук.
— До сегодняшнего дня мы брали человека как высшее достижение природы, изучали его возможности и потом копировали его в виде сложных механических систем или любых других. Например, скелет. На основе скелета создан экскаватор, бульдозер, грейдер, подъемный кран! Но рука человека — намного более совершенная вещь! Ты можешь брать этой рукой и яйцо, не раздавив, и тяжелый камень. А робот не может вплоть до сегодняшнего дня! Давит яйцо!
То есть ошиблись тем не менее в человеке. Не следует брать с него пример.
Михаил Ковальчук пояснял мне между тем уже немного устало.
Но что же такого? Да, все надо пояснять всем.
Такова уж его участь.
0
75.00
