ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Dec. 23, 2015

Стараясь восполнить пробелы в публикациях последних лет о жизни и творчестве великой Зыкиной, «Совершенно секретно» печатает последнее, ранее не публиковавшееся интервью, которое Юрий Панков записал незадолго до смерти Людмилы Георгиевны в 2009 году.

– Людмила Георгиевна, давайте вспомним… Уже к середине 1970-х смотреть телевизор и слушать радио стало тошно. Куда ни ткнёшь – или Брежнев, или балалайки.

– Конечно, был перебор. Мягко говоря. Но это потому, что музыка, особенно народная, в нашей стране подчас использовалась как инструмент пропаганды. Это не могло остаться без последствий.

– В те годы на эстраде господствовали так называемые «советские песни». Все остальное квалифицировалось как русское народное.

– Нет, не так. Со сцены исполнялись песни, написанные современными композиторами, и песни, почерпнутые из народного творчества. Один и тот же автор, например Утёсов, мог петь «С одесского кичмана», «Наши годы длинные» или же «Легко на сердце» Исаака Дунаевского. Но если первую, вполне народную песню, цензура не жаловала, то вторую, особенно с середины 1970-х, приветствовала, а третья вообще многие десятилетия была едва ли не гимном.

Но ведь надо понимать, что была эстрада официальная, а была и неофициальная. Один репертуар и соответствующие исполнители – для трансляций, другой – для клубов и домов культуры, третий – ресторанам, свадьбам…

– То есть была целая система, определённый подход.

– Не было… Просто менялось время, менялось и отношение к песням, менялись сами песни. Вот я пою с детства. А во время войны, когда отец ушёл на фронт и иждивенческих карточек нам не хватало, я стала выступать перед сеансами в кинотеатре «Художественный». Что я там пела? То, что публике больше нравилось.

– «Так, значит, завтра, на том же месте, в тот же час…»

– То, что сегодня называют попсой. То есть песни примитивные в отношении музыки, слов и смысла. Я тогда была ребёнком, зато у меня был голос. Знала песни, которые пели в бабушкиной деревне и в нашей семье, но перед посетителями кинотеатра я исполняла то, что требовал администратор. А ещё – частушки.

– Частушки хотелось бы обсудить особо. Если же говорить про бабушкины, то есть народные песни – что это было?

– Обычные песни, которые называются народными только потому, что их автор неизвестен.

– Например?

– «Ах вы сени, мои сени», «Бывали дни весёлые», «Валенки», «Вдоль по Питерской», «Вечерний звон», «Виновата ли я»…

– В энциклопедиях написано: «Русские народные песни подразделяются на песенный эпос (былины, баллады, скоморошины), календарные песни (святочные, масленичные), семейные, обрядовые, трудовые, удалые…»

– Изучением всех этих тонкостей и классификациями серьёзнее, чем кто бы то ни было, занимался Митрофан Ефимович Пятницкий. А вы знаете, как жил и формировался его хор народной песни? Он был создан из народных певцов Воронежской и Рязанской губерний. Пятницкий привозил этих простых людей в Москву, они выступали в зале Благородного собрания, а потом садились на подводы и – отправлялись восвояси. Но это была настоящая народная песня. Исполнявшаяся фактически теми, кто эти песни складывал.

– Наверное, кабацкие песни, городской романс, разнообразный шансон в какой-то степени тоже могут считаться народным творчеством.

– Народными песнями вполне могут считаться и «Шаланды» Никиты Богословского, и «Катюша» Исаковского и Блантера, и много чего ещё. У некоторых уже и авторов забывать стали. Но мы не должны путать два понятия: песня народная – и песня популярная. Песня «Миллион алых роз» Вознесенского тоже любима народом, так же как песни Высоцкого. Грубо говоря: песню «День Победы», на стихи Владимира Харитонова и музыку Давида Тухманова, поёт вся страна, весь народ. Великая песня – но не народная.

Я вам так скажу. Все русские народные песни сейчас нам практически известны, слова переписаны. Проблем с их, скажем так, идентификацией нет. Если вдруг в Москву приедет из провинции начинающий исполнитель и привезёт с собой что-то новое, неизвестное, это обязательно заметят. Хотя скажу честно: в годы советской власти народным песням уделялось огромное внимание. Изучалось хоровое песенное творчество на уровне и областей, и районов, и деревень. Изучили всё, что поддавалось изучению.

– Но процесс народного творчества не останавливается, он постоянен.

– Безусловно. И есть масса примеров тому, как некоторым народным, тем же казачьим, песням новая жизнь давалась по многу раз. Помните «Любо, братцы, любо»? В основе её сюжета – история сражения донских казаков с ногайцами и татарами. «Как на дикий берег, да на Чёрный Ерик, Выгнали татары сорок тысяч лошадей…». В фильме «Александр Пархоменко» её исполняет Махно, как говорится, по мотивам Гражданской войны. А позже появилась вариация на темы войны Отечественной.

– А ведь ничего про это не известно.

– «Болванкой в танк ударило, / И лопнула броня». И с финалом «И вот нас вызывают / В Особый наш отдел. – Скажи, а почему ты / Вместе с танком не сгорел?»

– Но всё же это какие-то стародавние примеры. А сейчас в народе слагают песни?

– Вы сами-то давно были в деревне? Что, вечерами девки ходят за околицу песни петь или хороводы водить? Всякому творчеству может прийти конец.

– А частушки?

– В принципе это тоже русская народная песня. Только очень короткая. Опять же продукт сельской жизни. Это такая часть фольклора, которая рождена злобой дня. Некоторые наиболее остроумные запоминаются, но в основном они однодневки.

– И просты в смысле исполнения.

– А вот это не так. Дело в том, что на протяжении веков народ пел хором, без всякого музыкального сопровождения. Вот и частушки исполнялись без музыки. Легендарной исполнительнице частушек Марии Мордасовой никаких гармошек и балалаек не требовалось. Представляете, какие здесь требования к голосу! Я уже рассказывала, что исполняла частушки перед киносеансами. Била чечётку, и это был единственный аккомпанемент.

– В советскую эпоху частушка приобрела действенную силу общественно-политической агитации.

– Издавались целые сборники «идеологически правильных» частушек. Хотя в натуре их делят на две группы: любовно-бытовые и собственно «общественно-политические». Любовно-бытовые посвящены, как говорится, колхозным будням, героизму задорных девок и непонятливых парней, механизаторам и комбайнёрам. «Общественно-политические» высмеивали жизненные условия.

– И ничего из этого не слышно.

– Какие времена, такие песни.

– Вы как-то анализируете, что сейчас поют?

– Да все эти песни – никакие. «Мы сидели и курили», «Иду, курю»…

Песен должно быть много и разных. Но, например, песен на прекрасные стихи русских поэтов не пишут… Бардовских песен, можно сказать, нет, поскольку и бардов нет настоящих.

– Что всё-таки, по-вашему, значит «настоящая песня»?

– Ценность любого артиста, пусть небольшого, пусть негромкого, как поняла я со временем, – его непохожесть на других, его умение выразить свою собственную индивидуальность. В этом смысл творчества. Мои учителя в хоре Пятницкого, композиторы Владимир Григорьевич Захаров и Пётр Михайлович Казьмин, требовали, чтобы мы, ученики, не только разбирались в сюжете песни, но пытались проникнуть в её смысл, в её содержание, которое складывается на основе единства слова и музыки.

– Чего тогда стоит исполнение песен на иностранных языках?

– А это не более чем иллюстрация мелодии и текста. Распадаются внутренние связи песни, нарушается её целостность. Песенное искусство имеет сильнейшее влияние на людей. Может поднимать, воодушевлять, выражая чувства и мечты. А может и наоборот – прививать дурные вкусы, культивировать их, тянуть слушателя назад, в пошлость, цинизм, глупость, идиотизм. Кстати, тот же Захаров осуждал слащавую приторность русской народной песни, дурной вкус иных исполнителей, любителей излишней жестикуляции, подвываний, в которых нет ничего народного, которые только мешают. А ещё придавалось значение чёткой дикции. Учили не только петь, но и внятно объясняться на родном языке, чувствовать тяжесть, вес слова.

– Что в этом отношении можно сказать про современных певцов?

– Дикция – как почерк. Неразборчивые каракули не будут поняты адресатом, певец с плохой дикцией заставит зал скучать, раздражаться. С другой стороны, певец, который заикается или картавит, вроде бы и не создан для этой профессии. Но такие, как Добрынин, Шуфутинский – как раз пример того, насколько люди серьёзно стараются. А есть такие, которым наплевать: очевидных дефектов речи вроде нет, ну и ладно. А во рту – каша. Ты чего спел-то? Неясно…

Часто вижу, что репертуар певцов содержит песни, которые взаимно исключают друг друга. Вот известный шлягер, а рядом русская народная песня. Этот вопрос важен так же, как в творчестве писателя. Вот Толстой и сатира, по-моему, несовместимы. И в живописи так: не стал бы Айвазовский рисовать карикатуры. Наверное, Ван Клиберн при желании сумеет сыграть «Мурку», но его тема – классика. А у Олега Лундстрема – джаз…

– Ко всему прочему существует то, что называется школа.

– Занимаясь в хоре Пятницкого, я вышла на самый главный мой предмет – курс по истории русской поэзии. И когда через много лет мне захотелось серьёзно заняться старинным русским романсом, я увидела, что романс сам по себе мне знаком, поскольку вызван к жизни русской поэзией. То есть сначала русский язык, потом поэзия, а на её основе – музыка. В итоге – песня, романс.

– Необычный поворот темы: история страны в песнях. Хотя, казалось бы, та жизнь, про которую рассказывается в народных песнях, какая-то сказочная, что ли.

– В народной песне – честные переживания. Да, есть и сказочный, наивный идеализм. Но человек не может без этого, это то, что называется – «от всей души». Может быть, в советские годы пропаганда народной песни была навязчивой. Но не её же в этом вина! Беда в том, что этими песнями старались заткнуть нишу между официальной эстрадой и тем, что пели люди дома на дне рождения. Сейчас там – рок.

Надо понимать, вы – противница всех этих направлений.

– Отнюдь. Однажды, в 1946-м, я попала в кинотеатр «Ударник». Туда вся молодёжь бегала «на джаз». Представляете, послевоенная Москва. А здесь музыканты – в белых костюмах. И вот на сцене, без объявления, появляется Капитолина Лазаренко – изящная, в фантастическом платье. Настоящий праздник… В том, что они исполняли и как они это делали, был вкус, чувство меры и, главное, отсутствие театральности. До Цфасмана, простите, им было далеко. Но они в ту сторону и не стремились. Их слушатель был в кинотеатре. И это было на волне, на подъёме. А то, что пошло следом, это уже, как всегда, оказалось копированием, подделкой, превратилось в моду и тут же утратило всякую истинную ценность. Всякие ВИА… Вот это был настоящий маскарад! На сцене, подражая западным группам, топтались исполнители в боярских кафтанах и в ковбойских костюмах. С огромными бакенбардами и гривами, в тёмных очках.

– Так это стилистика как бы Элвиса Пресли и как бы «Битлз». А, кстати, это не фантазии журналистов, что вы с ними встречались?

– С «Битлз»? Нет, не фантазия. Я встречалась с ними в Лос-Анджелесе, они мне ещё серебряный крестик подарили, чтобы удачу приносил… Но сейчас речь не о том. Вот, помню, был такой ВИА «Добры молодцы». С ними ещё сотрудничал какое-то время Юрий Антонов. Модное исполнение, модный инструментальный состав, модные песни, модные по тем временам неухоженные причёски, и всё это – под оглушительный грохот электроинструментов. Я специально сходила на «Молодцев». Они целый час пели «Утушку», «Выходили красны девицы»… Это было ужасно. Пошлое подыгрывание и приплясывание. Стараниями разных популяризаторов, вроде Александра Броневицкого, темповые русские песни стали всё чаще превращать в развязные, а задушевные – в сентиментальные.

– Муж Эдиты Пьехи.

– Они были убеждены, что русская народная музыка устарела. И, чтобы привлечь к ней интерес молодёжи, следует, дескать, на эстраде подавать её «в современной обработке». Это как современные архитекторы, застраивая Москву безвкусными сооружениями, лишают город уникального исторического образа. «Но ведь нашу музыку любят слушатели», – отвечают мне. «Нравится» – не критерий. В работе «Что такое искусство?» Толстой пишет, что дурные вкусы могут прививаться и пользоваться очень широким спросом, подобно алкоголю и табаку. Тем более если это всё ещё и деньги приносит! – добавлю я.

И ещё такой момент. Пусть со мной поспорят, но совершенно недопустимо, когда песни, к окончательному оформлению которых причастны десятки, а то и сотни безымянных талантов из народа, становятся как бы собственностью певцов-недоучек и незрелых музыкальных ремесленников. Многовековой труд присваивают бездари.

– Среди них всё-таки были талантливые коллективы.

– Так были, конечно, и немало! Заработанная, не дешёвая популярность была у «Самоцветов» Юрия Маликова. Грузинский ансамбль «Орэра», азербайджанский квартет «Гая», белорусские «Песняры»…

– Не считаете ли вы, что на фоне национальных конфликтов, которыми полна современная жизнь России, говорить о пропаганде русской народной песни не очень-то…

– Слушайте, страна всегда была многонациональной. И всегда с проблемами. Что с того? Нужно поддерживать и татарскую народную музыку, и удмуртскую, и коми… Вон, пример той же Эстонии, где коренных было меньше половины. Ежегодно в Таллине проводился фестиваль народного творчества. Для этого построили специальное Певческое поле, концертный зал под открытым небом, где лишь на сцене помещалось до трёх тысяч исполнителей! Только представьте себе выступление гигантского сводного хора со всей республики, за которым в течение нескольких часов следят не менее 100 тысяч зрителей. В репертуаре – исключительно народные песни. Такое единение хористов и зрителей и создаёт непередаваемую обстановку праздника, когда все его участники исполнены гордости за своё национальное искусство. И это в республике, где всё население-то не превышало полутора миллионов.

– Видимо, это всё же особый случай. Малые народы, как правило, больше остальных беспокоятся о сохранности своего национального. Что до Эстонии, то эту линию поддерживали и в ЦК эстонской Компартии, и на союзном уровне.

– О том и речь. Вы сами сказали: поддерживали. А если бы махнули рукой, ничего бы не было. Прежде основная ответственность за пропаганду русской музыки и песни ложилась на клубы и дома культуры. Именно эти учреждения должны по-пу-ля-ри-зи-ро-вать.

– Но сейчас эти заведения закрыты или перепрофилированы. И вообще, на культуру отпускается мизерная доля бюджета. А там и театры, и музеи, и библиотеки.

– Клуб всегда был в стране главным культурно-просветительским учреждением, именно клуб!

– Даже слова эти забылись.

– Не всем по театрам ходить!

– Напоследок неоригинальный вопрос: ваш любимый писатель?

– Лермонтов.

– Никогда не задумывались о том, что, проживи Михаил Юрьевич подольше, его имя могло значить почти столько же, что и имя Пушкина?

– Нет, о таком я не думала. Они оба мне дороги. А что бы было, если б не дуэль… Кто его знает? Бывает, что сейчас, например, подъём, творческий полёт, а через год – пустота. Вот у меня лично так бывало. Всё пела-пела. По два, по три концерта в день. И вдруг говорю себе: «Всё, я больше не пою. Я пустая. А пустая я на сцену выйти не могу».

– Когда же такое было?

– Когда я молодая была. Лет в сорок.

– Какой-то внутренний кризис?

– Ну конечно. Устала я тогда. Не знала, что такое отдыхать, всё только поездки, поездки. Я проехала 92 страны. Это те страны, что я посчитала, а ещё ведь те, что я не записывала…

– Вы всегда были беспартийной?

– Да. Меня три раза тянули в партию.

– А сейчас тянут в какую-нибудь партию?

– Ну подумайте, как я могу пойти в партию, когда мне столько лет? Зачем? Что я там буду делать? Я и так делаю для родины больше, чем они там в партиях.