ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Dec. 19, 2020

Берлин

В Берлине, с которого началось победоносное шествие «Потемкина» по миру, фильм увидели практически одновременно с Москвой. Вскоре после показа в Большом негатив фильма Эйзенштейна был доставлен в столицу Германии — советское руководство представило его для закупки за рубежом. Фильм впервые показали на закрытом сеансе в честь двухлетней годовщины смерти Ленина — 21 января 1926 года. Среди гостей того показа был издатель Вилли Мюнценберг, которому предстояло сыграть в мировом прокате «Броненосца "Потемкин"» решающую роль.

В 1921 году по инициативе Мюнценберга — немецкого коммуниста и видного деятеля Коминтерна — был организован Межрабпом («Международная рабочая помощь»): первоначально его целью была помощь голодающим Поволжья, но вскоре он стал финансировать различные направления культурной деятельности. В 1928 году возникнет один из наиболее успешных его проектов — советско-германская кинокомпания «Межрабпомфильм», которая выпустит некоторые из лучших советских фильмов («Путевка в жизнь», «Рваные башмаки», «Три песни о Ленине»). Но в 1926 году Мюнценберг делал только первые подступы к кино: узнав, что немецкая компания «Ллойд» не включила в договор о закупке советских фильмов «Броненосец "Потемкин"», он предложил создать фирму под патронажем Межрабпома, которая будет прокатывать фильм на Западе. Так возник концерн «Прометеус», который в конце февраля подписал контракт с Совкино и купил единственный негатив фильма.

Чтобы получить лицензию на прокат, фильм должен был пройти цензурную комиссию. Первая версия была забракована 17 марта: департамент по делам кино Германии постановил, что фильм «представляет угрозу общественному спокойствию и порядку». Мюнценберг решение обжаловал — повторное заседание комиссии было назначено на 10 апреля. Уже 18 марта в Берлин прилетел Эйзенштейн — официально, чтобы «изучать организацию, методы работы и техническое оснащение немецких киностудий», на самом деле — чтобы доработать «Потемкина» для комиссии. 10 апреля фильм снова не прошел комиссию, но на этот раз департамент по делам кино представил список цензурных рекомендаций: к концу месяца они были выполнены, и 29 апреля в бывшем мюзик-холле «Аполлон» прошла официальная премьера «Потемкина». Эйзенштейна на ней не было: за три дня до этого он улетел из Берлина — закончились деньги.

«Уже после первых двадцати минут показа в головах у берлинцев (после проигранной революции, выигранной инфляции, после маршей и путчей) забурлило. То, что они увидели на экране, было их собственной, хотя и потерпевшей поражение революцией. Это мясо с червями они тоже ели во время войны, эти казаки — это же ведь их рейхсвер, их Носке и различные отряды штурмовиков. Полицейским в их устрашающей амуниции было не по себе. Шум в зале, с которым публика громко и коллективно принимала участие в происходящих на экране событиях, таил в себе угрозу готового вот-вот разразиться восстания. И когда мятежные матросы смогли уплыть на своем корабле непобежденными, публика впала в оргию одобрения, выражавшуюся в восторженных криках, реве и аплодисментах. Ни у одного полицейского в мире тут не было бы никаких шансов. Их разорвали бы на куски».

Так описывал берлинскую премьеру «Потемкина» режиссер Ганс Рихтер. Вместе с ним на берлинской премьере был, например, и король Швеции Густав V. В советской прессе ликовали: «В Берлине на просмотре "Потемкина" присутствовал шведский король и так хлопал — чуть себе руки не отбил. По этому поводу правая "Дойче альгемейне цейтунг" с отчаянием вздымала руки к небу: если уж король хлопает революционной картине — что делать нам? Разве пулю себе в лоб пустить?» Главный триумф был, однако, впереди. В мае в рейхстаг было внесено предложение запретить «Потемкина» за «восхваление насилия, возбуждение недовольства против власти и подстрекательство масс»: фильм «в неприкрашенном виде подготавливает введение большевизма», говорилось в воззвании против демонстрации фильма. Лион Фейхтвангер по этому поводу писал в дневнике: «Запрещать все это бессмысленно. Оно существует, оно живет, мы вдыхаем его вместе с воздухом, это другой, новый мир. Отрицать существование этого мира глупо».

Советская пресса придерживалась того же мнения: сообщения о возможности запрета были встречены с неподдельным восторгом. Успех в Берлине и до этого был воспринят как показатель блестящей победы на Западе, но сообщения о запрете превращали фильм в грозное оружие мировой революции. Кино наконец-то начинало оправдывать звание важнейшего из искусств.

Мир

Заграничный успех не был вовсе неожиданностью: фильм, посвященный 20-летию первой русской революции, с самого начала планировался с расчетом на мировую аудиторию. 17 марта 1925 года ЦИК постановил, что заказ на создание центрального фильма к годовщине революции нужно передать Сергею Эйзенштейну,— тот только что закончил свой первый полнометражный фильм «Стачка», который газета «Правда» вскоре назовет «первым революционным произведением нашего экрана», а жюри Всемирной выставки в Париже 1925 года наградит золотой медалью. Сценарий поручили писать заслуженной революционерке Нине Агаджановой (член РСДРП с 1907 года): она планировала охватить русско-японскую войну, революционные события в Петербурге и бои в Москве, но Эйзенштейн, которому на создание фильма оставалось около полугода, решил сосредоточиться на одном эпизоде сценария. В результате в центре фильма оказался вооруженный мятеж на броненосце «Князь Потемкин-Таврический», в ходе которого матросы, взбунтовавшись из-за протухшего продовольствия, захватили корабль и направили его в Одессу, где уже шли антиправительственные выступления. За художественное оформление фильма назначили отвечать Казимира Малевича, за музыкальное — Всеволода Мейерхольда. Последний даже специально ездил в Италию, чтобы уговорить Сергея Прокофьева сочинить для фильма симфонию. С Прокофьевым в результате не сложилось, но сама попытка уговорить знаменитого композитора, семь лет назад бежавшего из революционной России, написать музыку к революционному фильму была показательна: фильм планировали с мировым размахом, и надежды себя оправдали. После берлинской премьеры Эйзенштейн стал самым модным режиссером в мире, а «Броненосец "Потемкин"» — самым обсуждаемым фильмом.

Следующей после Берлина покоренной столицей стал Лондон. Туда копия «Потемкина» приехала в мае 1926 года, в разгар Всеобщей стачки — крупнейшей политической забастовки шахтеров в истории страны. Фильм, разумеется, тут же был запрещен, но запрет (в Англии «Потемкина» разрешат прокатывать только в 1954 году), конечно, лишь способствовал распространению фильма на подпольных собраниях компартии — смотреть его будут приезжать даже из Франции. В Париже премьеру провели официально, в киноклубе искусствоведа и теоретика кино Леона Муссинака, большого поклонника Эйзенштейна (именно он устраивал во Франции показы «Стачки») и вообще советского кино,— в 1927 году он посетит Советский Союз и напишет книгу о новом революционном кино. После просмотра фильма режиссер Марсель Л’Эрбье даже предложил учредить Нобелевскую премию за кино и тут же вручить ее Эйзенштейну. После парижского показа, если верить историку Грэхему Робертсу, французские власти сжигали все копии «Потемкина», до которых им удавалось добраться: фильм «угрожал французским национальным идеям». В Америке фильм был запрещен во многих штатах, но тоже демонстрировался на закрытых показах. Его главными пропагандистами были голливудские звезды немого кино Мэри Пикфорд и Дуглас Фэрбенкс. Где они его увидели — чинно на берлинской премьере или у себя дома на простыне во время подпольного показа,— точно неизвестно. Но оба были так впечатлены увиденным, что летом 1926 года приехали в Советский Союз, чтобы заманить Эйзенштейна в Голливуд.

В Германии после премьеры быстро добились запрета на просмотр фильма для военнослужащих («опасность для военной дисциплины»), а в июле 1926 года запретили вовсе. Отдельно запрещали музыку Эдмунда Майзеля, заказанную ему для берлинской премьеры (в Советском Союзе после неудачи с Прокофьевым премьеру озвучили компромиссным Бетховеном). Несмотря на все это, «Потемкин» демонстрировался в Германии в количестве 67 копий, прокатчики заработали 1 млн рейхсмарок. Фильм был запрещен в Испании, Бельгии, Дании и Италии, с успехом прошел в Австрии, Швейцарии и Швеции. Единственными, кто остался в стороне от этого победного шествия советской кинематографии, оказались советские зрители — большая их часть о величии «Потемкина» могла узнать только из газет.

СССР

«Победоносно пройдя мимо всех своих врагов в виде бездарных фильмов, середнячков, как принято выражаться, мимо "нейтральных", то есть 100% обывательских, наконец, мимо всех тех фильмов, которые наша печать бранила справа и слева, "Броненосец «Потемкин»" не смог дойти до советского зрителя, а ушел, как и его великий предтеча, правда, не к берегам Румынии, а в лапы германских кинопромышленников. Короче говоря, успех за границей так вскружил голову нашим кинодельцам, что они ничтоже сумняшеся продали негатив за границу, в Германию, с правом получить копии. А пока что ограниченное количество копий, находящихся у нас в СССР, пришло в ветхость, лучшие из них имеют лишь 40% годности. Возобновить показ фильма в наших рабочих клубах, а они этого настойчиво требуют, нельзя. Приезжающим рабочим делегациям, демонстрируя эти экземпляры, мы последовательно показываем, что мы умеем делать и как мы умеем портить то хорошее, что сделали». Так ситуацию с прокатом «Потемкина» в Советском союзе в 1926 году описывала «Красная газета».

К лету 1926 года, на фоне грандиозных успехов фильма за границей, ситуация с прокатом главного советского фильма в Советском Союзе была абсурдной. Прогремев в стране сразу после премьеры, он довольно быстро был забыт советской прессой. Снова писать про «Потемкина» стали только после европейского успеха, но к этому моменту в стране почти не осталось копий фильма. За пленками гонялись как за сокровищем.

Заведующий музыкальным отделом Театра Мейерхольда Лео Арнштам описывал в воспоминаниях, как за копией охотился сам Мейерхольд. Летом 1926 года его театр застрял в Одессе, и Мейерхольд приехал в Москву, чтобы срочно раздобыть денег. Для этого он решил устроить в помещении своего театра кинотеатр и выпустить в повторный прокат «Броненосец "Потемкин"». Сделать это оказалось непросто — последнюю копию фильма удалось обнаружить в одной-единственной прокатной конторе в Москве, да и там Мейерхольда пытались отговорить: «Когда мы пришли в прокатную контору и Мейерхольд объявил о своем намерении взять "Броненосца", на него глядели как на малоопасного чудака. "Всеволод Эмильевич,— урезонивали его,— дело-то гиблое! Уж поверьте нам. Сейчас, летом, революционная картина, да еще при такой конкуренции…" Однако, как ни пытались прокатчики "спасти" Мейерхольда, он стоял на своем и к тому же в заключение сделал полководческий жест: "Берем,— упрямо сказал он,— и берем монопольно! На неделю!"» В результате нужную сумму на вызволение театра Мейерхольду удалось собрать за две недели. На самом деле идея показывать «Потемкина» вряд ли казалось такой уж дикой — за месяц до этого в повторный прокат фильм вышел в одном из кинотеатров Госкино, но сама ситуация чудесного обнаружения последней копии показательна — фильм действительно оказался к этому моменту раритетом.

Славе «Потемкина» в СССР способствовали не только заграничные успехи, но и голливудские звезды: в конце июля 1926 года в Москву, как уже говорилось, приехали Мэри Пикфорд и Дуглас Фэрбенкс. Столица впала в «психоз пикфордистов»: толпа встречающих на Белорусско-Балтийском вокзале дошла до Тверской, а крики киноманов под окнами «Савоя» на Рождественке, где остановились Пикфорд и Фэрбенкс, были слышны даже в Доме Союзов на углу Охотного ряда и Большой Дмитровки, где проходило торжественное прощание с Феликсом Дзержинским. По Москве Пикфорд и Фэрбенкс перемещались в сопровождении Эйзенштейна и не скрывали восторга от «Потемкина», что повышало престиж фильма даже в глазах тех, кто предпочитал голливудское кино советскому.

В 1928 году в своей книге «Кино на Западе и у нас» нарком просвещения Анатолий Луначарский писал, что «Потемкин» в советском прокате провалился, а кинотеатры стали показывать его только после успеха фильма за границей. То же преступное пренебрежение к советскому кино он видел и в других примерах: «Очень хорошая картина Эйзенштейна "Октябрь" провалилась повсюду, в том числе в рабочих кварталах. Изумительная "Мать" Пудовкина, настоящий шедевр русского кинематографа, прошла в Москве очень тускло». В случае «Потемкина», однако, проблема была не в том, что прокатчики предпочитали иностранные фильмы, а в том, что его невозможно было достать. Для создания каждой копии требовалось 2000 м пленки — своего производства в СССР не было, пленку закупали за границей. В 1923 году шли переговоры с немецкой компанией AGFA об организации производства на территории СССР, но они ни к чему не привели, в 1926 году договор о строительстве предприятия по производству пленки удалось заключить с Французским акционерным обществом пластических производств, но строительство затянется до начала 30-х. Вплоть до этого момента (да и после) советское кино будет метаться между настойчивыми требованиями руководства увеличить производство советских фильмов, чтобы активнее использовать пропагандистский потенциал кино, и катастрофической нехваткой средств для того, чтобы технически обеспечить этот рост. «Броненосец "Потемкин"» был в этом смысле образцовым советским фильмом: он был первым безусловным триумфом советского киноискусства и одновременно — провалом советского кинопроизводства. Еще в конце 1926 года в СССР существовали целые районы, где фильм не показывали вообще. В Одессе, где фильм снимался, его выпустили в прокат только в 1927 году, когда вся страна уже праздновала другой важнейший юбилей.

Фильм к десятилетию Великой Октябрьской революции тоже поручили снимать Эйзенштейну. «Октябрь» тоже торжественно показали в Большом (7 ноября 1927 года) и в 1928-м выпустили в прокат, к которому на этот раз отнеслись серьезнее. Допустить, чтобы советский зритель узнавал о победах советского кино из репортажей с зарубежных премьер, было нельзя: фильм показывали по всей стране и впервые в истории Советского Союза советский кинохит одновременно обсуждали и ростовский «Молот», и вятская «Правда», и «Вечерняя Москва», и Луначарский со Шкловским.