ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Nov. 6, 2015

Лесков, «Кадетский монастырь»:

— Меня часто спрашивают, — заготовленной фразой начинает он, — кто ваш литературный герой... Я называю очень странного человека для некоторых. Это Пьер Безухов.

— Пьер Безухов?

— Да! — рявкает он. — Он не офицер, он такой толстый, но он — он удивительно порядочный! Исконно русский, добряк! Преданный России.

Бывший главком ВДВ Георгий Шпак происходит из семьи железнодорожников — людей, состоящих на государственной службе и хоть и не военных, но в полной мере понимающих важность военной службы.

— «Папа, я поступил в десантное училище», — а он молчит. «Ты чего молчишь? Я поступил в десантное училище!» — «Сынок! Я плачу! От гордости, что ты будешь офицером!» — сказал отец.

Этика русского офицерства впитана Шпаком из воздуха. Его послужной список развивался стремительно: рязанское училище ВДВ, первые прыжки с парашютом, офицерское звание. Ротный, комбат, курсант Академии генштаба, командир полка. Афганская война. Начальник штаба Туркестанского, а потом Приволжского военного округа. Чеченская война. Командующий ВДВ. Ночами не спал и защитил сначала кандидатскую, а потом докторскую о подготовке офицерских кадров.

— Что значит быть хорошим военным в своей стране? Что такое офицерская этика для вас и для ваших иностранных коллег?

— Характер военных не изменяется — к какой бы стране и какому бы роду войск они ни принадлежали. Сама служба предполагает отношение человека к этой службе — по-человечески. Этика — это свод законов и правил плюс традиции. И эти законы и традиции едины во всех странах. Отличие может быть в профессиональной подготовке и в некоторой свободе отношений. Например, я видел автоматизм китайцев — у нас более раскрепощенные отношения, как у солдат, так и у офицеров. Я видел закомплексованность американцев в исполнении официальных законов, которое доходит просто до тупости и дурости. У нас более свободный подход. И хотя некоторые понятия и традиции заложены издревле в каждой стране, я бы сказал, что в основе своей все мы одинаковы.

Георгий Шпак много занимался офицерами теоретически — как доктор педагогических наук и профессор. Но и практически — как генерал. Он делит офицерскую этику по категориям.

— Офицер в бою и офицер в мирной жизни, при подготовке подчиненных — совсем другой подход. А офицер в семейной жизни — опять же, совсем другая этика, и, кстати, она колоссально отличается от этики гражданских!

— Неужели вы учили своих офицеров, как вести себя в семье?

— А как же!

Он даже пристукнул ладонью по столу.

— У нас очень мощные русские традиции! Старинные традиции русского офицерства. И это багаж, который поневоле передается из поколения в поколение — и в рассказах, и в кинофильмах, и в книгах. Я вспоминаю рассказы мужа моей тетки — он входил с казацким корпусом в Париж в 1915 году! Тогда царь Николай II отобрал несколько десятков тысяч казаков — красавцев, культурных, вежливых! — и они сделали культурную революцию! Француженки не могли смотреть на гражданских после того, как увидели настоящих гусар и казаков! Дядька мой рассказывал: «Когда мы появлялись, все замирало!»

— Вы чувствуете себя точкой на исторической прямой?

— А как же! Когда французы меня пригласили, они очень подготовились. Построили почетный караул во дворе Дворца инвалидов! Это только особо почетным личностям делают. Они мне построили, потому что они знали меня. И я это воспринял как должное. Как офицер, как генерал русского государства! И я ходил там как король, серьезно говорю! Я всегда одет с иголочки, чистый, отутюженный! Во Франции я произвел фурор, показывая физические упражнения. Ни один офицер не смог со мной сравняться. И это было для них очень прискорбно! Я говорю: сейчас кто сможет повторить, тому я дарю часы со своей руки!

— А что вы им показали?

— Я взял вот так вот! — Он подскакивает, встает между столом и тумбой, опирается на них руками и поднимает ноги под углом 90 градусов: — Показал им «уголок». Ха-ха-ха-ха! И продержал минуту! И до сих пор я держу запросто. Там шок был, шок! То есть, понимаете, они ведь тоже стараются показать себя. Я принимал иностранные делегации у себя и в других странах, смотрел, как они готовятся. Конечно, наш солдат — он более приспособлен к полевым условиям, более неприхотлив, более инициативен! А русские гвардейцы в лице братьев Орловых? Когда они появлялись в любой стране мира, все говорили, что таких красавцев женщины еще не рожали. И отсюда, от этой гордости за Россию, за ее потомство, уже автоматически выходила и этика! Они не могли себя показать с плохой стороны, они были моты, они любили французское шампанское, они по-доброму относились к женщине, они любили спорт и риск! Они любили дуэли, безумно любили дуэли. Вот что такое этика русского офицера. И по традиции это передается и нам.

— А что думают об этом офицерские жены?

— Мы тоже иногда любители выпить шампанское и посидеть с красивой женщиной, но есть такой раздел военной этики как семейная! И тут офицер должен быть заботливым, порядочным, любить жену, любить детей. Как убедить жену жить на Дальнем Востоке, на острове Итуруп, и как сделать так, чтобы и женщине было хорошо, и детям? Особое внимание офицеры обращают на свое поведение в обществе. Ведь это связано с таким разделом как интеллигентность офицера, а интеллигентность предполагает еще знание других наук, кроме военной.

— Чем отличается офицерская этика в военное и мирное время?

— В мирное время — это самостоятельность, чуткое и доброе отношение к людям. Не жестокость, но жесткость. Обязательность, забота о других. А вот переход к войне — там уже нормы другие. Ведь можно поднять полк в атаку — и положить весь полк. А можно задачу выполнить малыми потерями. Это кровавая этика войны. Важно при подготовке к боевым действиям не забывать старой поговорки: чем больше пота на тренировке, тем меньше крови в бою. То есть можно выжать из людей все соки, они будут страшно недовольны, зато ты сохранишь им жизнь. Я прошел Афганистан и знаю, что такое пролежать раненым на жаре несколько суток. Истекая кровью. И надо выдержать: подашь голос — тебя убьют. И ждать помощи. Без воды.

Закончив службу в войсках, главком ВДВ Георгий Шпак отправился прямиком на службу государственную и стал губернатором Рязанской области.

— Не было ли конфликтов с подчиненными? Вы же считаете, что человеку хватит и четырех часов поспать, а ему, может быть, хочется в шесть часов вечера уходить домой?

— Военная этика и гражданская отличаются, это правда. Но после колоссального жизненного опыта управлять губернией мне было не очень трудно. Я знаю принципы руководства, и у меня есть сила воли. Вся область знала, где я буду в каждую минуту в определенный день. В воскресенье утром я уезжал в Москву, проводил с семьей день, в понедельник встречался с московскими начальниками — это министерства, ведомства, что-то выколачиваешь там. Вечером я возвращался и во вторник рано утром выезжал с огромной толпой в один из районов. 28 районов! 28 вторников! Через 28 вторников я приезжал в этот район и говорил: «Так! Доложите, товарищ руководитель, что было сделано за 28 недель!»

— За полгода, получается.

— Иногда получалось почаще, потому что иногда я в субботу выезжал еще. И все знали, что я приеду и спрошу! И все рвали ленточку! А я потом собираю их и говорю: «За год в этом районе ничего не сделано, а вот в том районе — сделано! За полгода! А вот в этом — половина того». И люди, я клянусь вам, ленточку рвали! Рвались вперед! Обгоняя, советуя друг другу! Потому что я спрашивал.

Был один руководитель, шестнадцать лет сидел на районе! Подъезжаю к рынку по дороге Рязань – Самара, и женщины: «Георгий Иванович! Георгий Иванович!» — а я два месяца как в должности: «Как, женщины, дела? Как работа? Что нового? Говорите, пока я здесь». Помощник ходит за мной, записывает. Я говорю: «Женщины! А вот вы этого товарища знаете? Кто этот товарищ?» — и показываю на руководителя района, который там шестнадцать лет. Они: «Первый раз видим!» Все. Я приехал, говорю: «Пиши заявление. Не напишешь заявление — посажу». Уже у меня данные были — за что. Расправлялся жесточайшим образом.

— Много врагов нажили?

— Нет, обиженных не было. Я ему предложил: «Парень, уходи спокойно. Ты видишь, что ты не работник. Если ты уйдешь по заявлению, я тебе пять окладов, провожу с почетом, какую ты захочешь должность — я дам».

— Какую же ему должность, если он плохой работник?

— Так просто выгонять людей нельзя. Порождать злобу нельзя. «Приди ко мне через два дня и доложи, куда бы ты хотел, чтоб я тебя устроил!» Людям же надо жить. Человек пять или шесть так убрал, спокойно, без ругани. Мне нужен был руководитель, чтобы народ чувствовал. И дело пошло. Мы за четыре года в области сделали столько, сколько не сделали за двадцать лет до меня и не сделают за сорок лет после.

— При каких условиях русский человек хорошо работает?

— Если он видит результаты своего труда и труд хорошо оплачиваем. И все, больше ничего не надо! Все как у всех: поставь человека в нормальные условия — и он будет работать. Поставь человека в скотские условия — он будет скотом. Можете себе представить, в Рязанской области не сажали картошку, потому что не было куда ее сбыть. Потому что два вагона польской картошки было дешевле взять. А теперь, когда краник закрыли, пошла картошка рязанская. В этом сезоне картошка пошла таким темпом, что просто загляденье!

Церковь: работа или волк?

«Истинный труд не может быть без смирения, ибо сам по себе труд суетен и не вменяется ни во что. Писание говорит: Виждь смирение мое и труд мой и остави вся грехи моя. (Ис. 24, 18). Итак, кто соединяет смирение с трудом, тот скоро достигает цели. Имеющий смирение с уничижением (во внешнем положении) также достигает; ибо уничижение заменяет труд».

Преподобный Варсофонофий Великий

Настоятель храма Иоанна Кронштадтского в Жулебино отец Дмитрий Арзуманов, можно сказать, закончил две духовные семинарии — если за первую считать Ленинградскую консерваторию. А в церковь был призван буквально за бороду:

— Борода — значит православный, а еще и музыкант? Ну, брат, иди пой!

В начале 90-х, в самое трудное время, отец Дмитрий с женой и маленькими детьми на крытом грузовике поехал восстанавливать храм в город Кашин Тверской области.

В Москву они вернулись уже многодетной семьей.

— В основе русской трудовой этики лежит этика православная, в основе западной ― протестантская. Считается, что протестантская этика поощряет трудолюбие и — чем попрекают протестантов — труд, направленный на рост личного благосостояния. Православных же упрекают в лени.

— У нас отношение к труду не менее трепетно и свято, чем у протестантов, — говорит протоиерей Дмитрий Арзуманов. — Православный должен в поте лица зарабатывать свой хлеб и при этом думать о спасении. Человек с протестантской культурой понимает так, что работа — это основная почва, на которой он пребывает, за которую нужно бороться, в чем-то при этом можно проявить жесткость, поскольку работа — это то, за что нужно непременно держаться. Хотя сейчас среди людей, занимающихся бизнесом и считающих себя православными, присутствует несколько иное отношение к работе. Я знаю примеры разные. Есть люди, которые даже помогают строить церкви, но тем не менее ведут себя совершенно по-волчьи. А есть люди, которые выходят из сложных ситуаций с евангельским смирением, то есть ведут себя как христиане. Наверное, таких меньше.

— В экономике России немало трудностей, и есть люди, которые говорят, что так будет до тех пор, пока у нас будет православная идеология.

— Это демагогия, потому что если бы у нас царила действительно православная идеология, все было бы наоборот. А что определяет православную власть? То, о чем говорила Анна Ахматова: «Я была тогда с моим народом там, где мой народ, к несчастью, был». Пребывание с народом — это пребывание власти православной. Власть определяет жизнь в стране. Власть имеет все рычаги — экономические, социальные, даже нравственные. И как она жмет на эти рычаги, так страна и живет.

Если власть будет жить со своим народом, делиться с ним последним, не допускать пропасти между уровнем своей жизни и жизни своих граждан, то тогда это будет то, что нужно.

Народ живет бедно, уровень жизни высших слоев не сравним с его уровнем — как народ это воспринимает? Может быть, власть предержащие вдруг раскроют свое сердце и изменятся? Поймут, что нужно потерпеть? Ну, поживи ты со своим народом пять или десять лет. А потом и поднимешься, вместе со своим народом. Вот тогда нас бы в мире никто не догнал. Как Столыпин говорил: «Дайте нам еще двадцать мирных лет, и вы не узнаете Россию».

Кратко трудовую этику православия можно выразить цитатой из послания апостола Павла, которую затем несколько переиначила советская власть: «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь» (2 Фес. 3:10).

Наука: во сколько ты пришел, никого не волнует

«Трудовое законодательство нарушалось злостно и повсеместно, и я почувствовал, что у меня исчезло всякое желание бороться с этими нарушениями, потому что сюда в двенадцать часов новогодней ночи, прорвавшись через пургу, пришли люди, которым было интереснее доводить до конца или начинать сызнова какое-нибудь полезное дело, чем глушить себя водкою, бессмысленно дрыгать ногами, играть в фанты и заниматься флиртом разных степеней легкости. Сюда пришли люди, которым было приятнее быть друг с другом, чем порознь, которые терпеть не могли всякого рода воскресений, потому что в воскресенье им было скучно. <…>

И наверное, их рабочая гипотеза была недалека от истины, потому что так же, как труд превратил обезьяну в человека, точно так же отсутствие труда в гораздо более короткие сроки превращает человека в обезьяну. Даже хуже, чем в обезьяну».

Аркадий и Борис Стругацкие, «Понедельник начинается в субботу»

С одной стороны проспекта Нобеля четыре разноцветных корпуса, с другой — дикое поле, на котором еще только запланирована стройка. Профессор Сколтеха Филипп Хайтович сидит на втором этаже синего корпуса спиной к окну. По унылому осеннему небу, из угла в угол оконной рамы, мерно, как в компьютерной заставке, ползут самолеты. Но ему нравится:

— Там лес! — он улыбается и показывает через поле на горизонт.

Научные интересы профессора Хайтовича не очень популярны у современных ученых: он изучает эволюцию человеческого мозга и его отличия от мозга животных. Одновременно он руководит пятнадцатью проектами и говорит, что через год будут открытия.

— Очень мало лабораторий в мире занимается эволюцией человека и особенностями, чем человек отличается от животных, — говорит Филипп Хайтович. — Почему? Потому что это не является престижным направлением, которое щедро финансируется в отличие от рака или болезни Альцгеймера. Самый большой комплимент, который я когда-либо получил, был от человека, который стоял у истоков геномного проекта человека. Он меня видел пятнадцать лет назад, и потом мы случайно встретились на конференции, я делал доклад, и он мне сказал: «You're survivor» — «выживальщик».

— Почему?

— Потому что на самом деле выжить и заниматься тем, чем я занимаюсь, очень сложно. Сложно найти финансирование, сложно, чтобы поддерживали такую работу. Даже саму работу найти сложно. Если я пойду наниматься на работу, спросят: «Чем ты занимаешься?» — «Я занимаюсь эволюцией человеческого мозга». Скорее всего, меня никто не возьмет. Кому такое нужно?

Он радостно улыбается.

— Вот! Поэтому я считаю, что самая моя большая заслуга — что я не бросил. Это интересное направление, и было бы жалко, если бы этим никто не занимался.

— Но у вас же тоже были провалы?

— Нет, это скорее как ползти по склону. Но дело в том, что ползти сложно. Многие просто останавливаются и скатываются назад.

Филипп Хайтович — как раз из тех русских, что хорошо работают. Он уехал из России почти двадцать лет назад, окончив МГУ, хорошо поработал в Америке, в Германии, в Китае — и лишь недавно вернулся в Россию, сохранив руководство институтом в Шанхае. Попробуем узнать у него, на чем стоит трудовая этика русских ученых и чем она отличается от этики западных и восточных коллег.

— В Америке студенты оцениваются относительно других, и даже если все получили хорошие оценки, все равно шкала стобалльная. Если ты в первой десятке — ты все равно лучше тех, кто во второй десятке, даже если у них тоже высокий балл. То есть нужно конкурировать. В Москве такого не было: все получили пятерки или все получили тройки — никто не конкурировал. А там была уже конкуренция. С точки зрения работы в лаборатории — никаких особых различий. В Америке работа в лаборатории зависит от начальника: если у тебя научный руководитель из России — это одно, американец — другое, китаец — третье.

— А как это отличается?

— Радикально. Китайские начальники требуют, чтобы студенты вкалывали с восьми утра до полуночи и чтобы все требования выполнялись неукоснительно. Российские начальники просто дают тебе идею — и ты сам работаешь, приносишь результат. Тебе помогают, подсказывают, а во сколько ты пришел, во сколько ушел, никого не волнует. Хоть вообще не приходи — главное, чтобы результат был. Американские начальники — честно говоря, трудно сказать. Не знаю, не работал под американцами. Я думаю, они...

— Скорее похожи на русских?

— Да-а, скорее на русских. Ну, там, наверное, просто более формальный подход. Американцы дают больше свободы своим студентам. Студент может прийти в лабораторию и сказать: я хочу работать над этим проектом. То есть совсем не над тем, который предложил начальник. Я заметил, что китайские студенты просто ждут, что начальник скажет. А американцы приходят со своей идеей, хотят попробовать свой собственный эксперимент. Обычно у студентов очень наивные идеи, но они хотят их реализовать. Потому что в Америке — они же платят деньги за то, чтобы свои идеи воплощать.

— Как вам кажется, есть ли у русских склонность к авральной работе? Один раз в две недели поработать аврально, а потом расслабиться и ничего не делать?

— Такое есть у всех. Если нужно закончить доклад за месяц, обычно все начинают писать за два-три дня до сдачи. Никто за месяц не начинает. Является ли это чисто русской чертой? Не думаю. Есть люди, которые поступают точно так же и в Китае, и в Америке, и в Германии. В Германии поменьше, но все равно. Нет, я не могу сказать, что это чисто российская черта.

Небольшие отличия в менталитете есть, замечает Филипп. Например, немцы немного лучше организуют свое время. Китайцы ценят саму идею работы и акцентируют внимание на количестве экспериментов. В России больше ценят идею, интересное открытие. Но в целом на определенном уровне загрузки различия исчезают.

— Если ты студент, аспирант, младший научный сотрудник — у тебя один-два проекта. А если ты начальник, у тебя множество разных дел, и уже не важно — китаец ты, немец, американец, японец или русский. Руководители высшего звена, топовые ученые или бизнесмены — они все работают на пределе. Нельзя сказать, что если вы возьмете китайского студента, он будет работать больше, чем российский. Если студент хороший, умный, мотивированный, вы не будете думать, откуда он. Они все оперируют примерно одинаково.

Самая новая идея профессора Хайтовича касается отличий мозга человека и обезьяны. Почему-то все думали, что главные отличия будут в нейронах, говорит Хайтович, а оказалось, что главные отличия — в обслуживающих клетках, которые окружают нейроны. Получается, эволюция шла вокруг нейронов, а нейроны как сидели, так и сидят. Как раз сейчас он пишет об этом статью.

— Если скрестить Китай и Германию, то получится примерно Россия, — говорит Хайтович. — Немцам очень сложно работать с китайцами, их многое просто шокирует. А если ты из России, то находишься в более выгодной ситуации, потому что ты можешь работать и с немцами, и с китайцами.

— Что, например, шокирует немцев?

— К примеру, чтобы перевезти какие-нибудь образцы мозга из Китая в Германию, нужно заполнить кучу форм. У китайцев есть формы, которые приводят немцев в ужас. Если в Китай нужно прислать лабораторных мышей, китайцы требуют такую справку: «В этом материале нет никаких опасных или вредных вещей». Ну, казалось бы, лабораторные мыши! Они живут в более стерильных условиях, чем любой человек. Ну что там может быть! Но немецкие ветеринары отказываются это подписывать: «Откуда я знаю, может, у нее какая-то бактерия внутри! Как я могу гарантировать, что в ней нет каких-нибудь опасных вещей. Даже если с вероятностью 99% нет — один процент все равно я гарантировать не могу!» Для китайца это непонятно: да подпиши — и все!

— И из-за этого может возникнуть конфликт?

— Не то что может — возникает! Абсолютно невозможно послать никаких мышей в Китай, потому что абсолютно все немецкие ветеринары отказываются подписывать эту бумагу. А китайцы без такой бумаги не могут импортировать мышей, потому что у них такие правила.

Глупо! И что делать? Выхода нет. Вот такие случаются смешные вещи, когда сталкиваются китайские бюрократы и немецкие ветеринары.

Криминал: бесстрашие, дерзость, агрессивность

«Другого такого, как Беня Король, — нет. Истребляя ложь, он ищет справедливость, и ту справедливость, которая в скобках и которая без скобок. Но ведь все другие невозмутимы, как холодец, они не любят искать, они не будут искать, и это хуже».

Бабель «Одесские рассказы».

На заставке его смартфона часовня под мрачными облаками. Номер машины прикрыт тряпкой. Под лобовым стеклом целый иконостас и высохший розовый бутон. Боковым зрением он следит за движущимся в опасной близости к его машине мусоровозом.

— Ювелирных дел мастер! — он довольно поджимает губы, когда становится ясно, что мусоровоз его не задел.

Позади него неприметно сидит охранник.

Анатолий — представитель нелегального бизнеса: он не ведет отчетности, но ведет происхождение из мест не столь отдаленных. Все это напоминает начальную сцену фильма «Карты, деньги, два ствола». Собственно, его речь колоритна настолько, что можно давать ее без комментариев.

—После армии я был абсолютно безбашенный, мог поломать человека просто за то, что мне не нравилось, что он живет со мной на одной планете. Полное бесстрашие. Дерзость. Агрессивность. Криминальный мир был во мне заинтересован. Он сам меня нашел. У меня были хорошие характеристики, я владел всеми видами оружия, но, к сожалению, я пошел не по той дороге. Начал использовать эти знания, чтобы напрягать людей, выбивать деньги, долги и так втянулся. Сидел я два года по статье 161 УКРФ за грабеж. В 2002 году снял кассу в «Седьмом континенте» возле МИДа на 198 тысяч рублей.

Моя жизнь начала меняться после встречи с одной монахиней. Я часто бывал на Кузнецком мосту, пас обстановку. Там был клуб, тогда еще были игровые автоматы, и я поджидал людей. Я проводил там много времени и все время видел ее у метро, как она собирала милостыню для монастыря. Видел, как она доставала из ящика деньги, покупала бездомным продукты, доширак, хлеб. Никому никогда не отказывала. И вот нас вместе с ней однажды забрали в отделение. Меня за мои дела, ее за попрошайничество. Я сидел за решеткой, а она стояла рядом. Менты стали заставлять ее подписывать бумагу, что она попрошайничала для себя. А она отказывалась. Тогда они начали бить ее по ногам. Я рассвирепел, но ничего не мог сделать, я был за решеткой. Она упала на пол и стала молиться. Я увидел абсолютное беззлобие. Я увидел такую веру, которая меня поразила. После того случая мы подружились. Она была такая добрая, что от нее не хотелось отходить. Я увивался вокруг нее, как собачонка. Я начал ее защищать. Она стала моим другом, и до сих пор я прихожу к ней, когда мне нужен совет или трудно. Мое мировоззрение постепенно стало меняться, я понял, что лучше служить добру, что я тогда сильно ошибся и со временем я перечеркнул свою криминальную жизнь.

— Чем вы теперь занимаетесь?
— С 2012 года я торгую контрафактной продукцией. Шарфами, сумками, аксессуарами известных брендов. Работаю прямо с машины. Встаю на проходных местах, где люди с утра идут на работу, и продаю. Раньше, до кризиса, этим занимались продавцы, сейчас доход упал, да и рынок уже перенасыщен. Сейчас уже далеко не те времена, когда мы начинали. Так что теперь приходится работать самому, вдвоем с охранником. Я рассчитываюсь, а он следит, чтоб менты не подошли. Работаем мы по всем станциям, кроме ЦАО. Ближе к третьему кольцу, где предприятия, фабрики, средние бизнес-центры, люди больше всего покупают. Спрос нормальный. Демпинговые цены, продукция качественная. Начинаю с шести утра, а в десять утра я уже свободен.

— Это нелегальный бизнес. У вас есть проблемы с полицией?

— Я в ориентировке, и машина моя тоже. За торговлю контрафактом, за нарушение госзнака мне грозит до трех лет. 150 статья, 200 тысяч рублей минимальный штраф. На контрольной закупке ловят, подходят в гражданском, снимают на камеру издалека. Подсылают людей, достают ксивы, встают под багажник, чтоб не закрыл и не смотался. Ловили, забирали, я проигрывал, откупался, терял деньги. У меня около десяти судимостей за эту деятельность.

Еще в прошлом году ко мне менты как за зарплатой ходили. За два часа такой работы я отдавал им по 7000 рублей. А сейчас они ловят меня потому, что я не плачу и мне уже не хочется с ними договариваться. Если б деньги были как раньше, я бы «по зеленой» работал. И они бы просто закрывали глаза. Я не кайфую оттого, что нарушаю закон, оттого, что за мной гоняются, для меня это не самоцель. Я не живу блатными понятиями. Мне надо кормить семью. У меня жена и четверо детей.

— А почему бы вам не устроиться на работу?
— Было время, когда я работал в найм. Начальник был француз, у него был европейский менталитет, мы часто ссорились, и я все больше понимал, что не могу быть под кем-то. Мне все время приходилось себя подавлять. И я окончательно решил, что буду делать что-то свое. Работодатель, в принципе, очень сильно занижает зарплаты. Взять работягу в любом ресторане. Он пашет с утра до вечера, получает 40 тысяч рублей. А сколько зарабатывает ресторан в месяц? Это как на начальника зоны работать, такой же принцип. У заключенного зарплата 4 рубля в день, и он должен за нее работать. Я никогда не буду работать на дядю, потому что знаю, сколько он кладет к себе в карман. Чем я хуже дяди? Я тоже умею зарабатывать деньги своим талантом.

В тюрьме я никогда не работал и сейчас бы тоже не стал. Но я полгода жил в монастыре. Трудился и работал по всем правилам. Это не тюрьма. Я брал там самую грязную и тяжелую работу. Потому что я верил, что искупаю этим грехи. Но не надо путать. В тюрьме мне никто не предлагает работать во Славу Божию. Для меня это разные абсолютно разные вещи и я их не смешиваю.

Зерновое земледелие: один день год кормит

— А что? запишешь в книжечку?

Пожалуй, нужды нет!

Пиши: В деревне Басове

Яким Нагой живет,

Он до смерти работает,

До полусмерти пьет!..

Николай Некрасов, «Кому на руси жить хорошо»

Профессор Высшей школы экономики Юрий Плюснин изучает реальные отношения — это отношения, основанные, как говорят, на естественном праве. Мы обратились к нему как к последней инстанции.

— Мы-то предполагали, что есть некая русская трудовая этика, но получилось трудовая этика транснациональная: есть этика ученых и этика военных, она проницает все границы, с незначительными различиями.

— Понимаете, этика — это ведь правильное поведение. Бывает ли правильное поведение национально детерминировано? Конечно, нет. Не бывает этики русской, или американской, или японской. Потому что этика строится на обычном праве. Обычное право у всех одинаково: не убий, не укради и так далее. И люди в реальной жизни, в реальных общинах и в профессиональных группах, то есть корпорациях, живут именно по обычному праву. Хотя значительная часть этого обычного права вписывается в рамки писаного, юридического права. Законы определяют рамки, куда вписывается, но частично вылезает за — обычное право. Например, государство запретило смертную казнь — а обычное право ее никогда не запрещало и не запрещает. Вот мы в деревне в Мордовии идем по улице, и я спрашиваю встречных мужиков: «Ребята, а че это два дома-то сгорели тут у вас? Поджег кто-нибудь?» — «Да, поджег», — говорят они. Я говорю: «Ну и чего с ним?» — я-то примерно знаю, потому что изучаю обычное право. «Да утонул». Ну, утонул поджигатель.

— Его что, утопили?

— Естественно. Потому что поджог в деревне, особенно в русской деревне, где все состоит из деревянных домов — это страшное преступление, это хуже, чем убийство. Это все понимали. Просто сейчас мы живем немного в других условиях, и городские жители этого не понимают. Поэтому страшное преступление должно быть наказано смертной казнью. Государство запрещает, ставит рамки, но обычное право как раз не запрещает. И целый ряд норм обычного права выходит за рамки государства, ведь эти рамки государства смещаются, сужаются. В один период очень узкие, а в другие — более широкие.

А обычное право — это естественное право, дополненное нормами общежития и теми ограничениями, которые люди должны нести, чтобы жить вместе. И знать, что сосед всегда поддержит, а не съест, и что я помогу соседу деньгами, временем, своей жизнью, а этот сосед будет, может быть, тестем моему сыну. Естественное право — оно древнее, старше, глубже, чем писаное право. Естественное право вечно, писаное право меняется в каждой исторической ситуации с каждым новым государством. Как говорили старые люди: царства приходят и уходят, а земля остается. А земля — это что? Это народ. Царство — это государство.

Поэтому этика не может быть национальной. Потому что национальность — это выдумка государственная, политическая. Национальность не имеет никакого отношения к этническим или народным вещам. Этика может быть конфессиональной. Потому что вера и церковь как представитель какой-то религии, как институт, который является пастырем для народа, оформляет его определенную форму, исламскую или христианскую. Эта церковь может составлять нравственные нормы, которые заставляют людей определенным образом действовать. В этом случае этика может быть конфессионально окрашенной. Но протестантская или православная трудовая этика — тут есть много мелких моментов, очень существенных.

В православии существует два понятия, очень разных: работать и трудиться. Работать — это некий принудительный рабский труд, ради куска хлеба.

— Чем отлична протестантская этика?

— Я должен работать, чтобы встать вровень с Богом. Работать, не трудиться. Моим трудом я славлю Бога — но никогда не становлюсь вровень с Богом. Потому что я человек. В протестантизме Иисус Христос — это Бог, и я могу встать вровень с ним, известны случаи, когда люди писали за свою жизнь по семь тысяч статей, потому что чем больше ты пишешь, тем ближе ты к Богу.

— Правда ли у нас такой способ труда, что мы склонны раз в две недели делать что-то аврально, и потом десять дней отдыхать?

— Да, конечно, это хорошо известно. Мы можем бездействовать, а можем не бездействовать, но к авральному поведению склонны. Потому что весь образ жизни, наша история способствовала именно такому нашему поведению. Есть старая русская пословица: один день год кормит. Для того чтобы этот один день поймать, нужно колоссальное усилие. У китайцев этого нет, им этого не надо, потому что они каждый день понемножку возделывают рис; это унылая, тягостная и ежедневная работа. А у нас как? Мы можем поймать рыбу, сразу очень много, на весь год. Остальное время зачем нам работать? Я бы вам привел очень простой пример: средний бюджетник получает в провинции 150-200 тысяч рублей в год. Средний человек из этой же провинции, тот же бюджетник, выносит из леса 200-300 тысяч рублей.

— Собирает все, что растет?

— Ресурсы леса. За два месяца до миллиона может заработать. Так зачем ему сидеть каждый день по восемь часов в бюджетной организации? И зачем ему зимой вкалывать? Или в темной грязной осени — зачем?

— И какой вывод?

— Простой. В остальные месяцы человек не может добыть этот ресурс. Он может добыть его только в эти два месяца.

— И как нам использовать этот наш способ жизни?

— А мы его и используем, эффективно. Просто городские жители об этом не подозревают. Бывшие советские шабашники, охотники — да многие!

— И что, это подходит русской душе?

— Да вся страна живет так! Она всегда так жила, ничего не изменилось.

— Как это вяжется с капиталистической экономикой? У нас сейчас капитализм?

— Да никак! У нас нет капитализма и никогда не было!

— А что мы сейчас делаем? Какой у нас строй?

— Мы? Мы живем. Живем вне государства. Государство как институт немножечко скукожилось и отошло в сторону.

— То есть мы существуем как трава в поле.

— Трава в поле — это хорошая картинка. Траву нельзя искоренить, траву не вытопчешь. Трава живет своей жизнью.