— Владимир, на Первом канале выходит сериал «Противостояние» по роману Юлиана Семенова, где у вас главная роль. Все ожидают премьеры, ведь по его произведениям сняты такие легендарные сериалы, как «Семнадцать мгновений весны», «ТАСС уполномочен заявить...».
— «Противостояние» — история и жуткая, и простая. Она о человеческой сущности. В фильме есть два главных персонажа — герой и его антипод. Один на стороне зла, ужасный по своей сути, не обремененный моральными догмами, другой — светлый, на противоположной стороне баррикад.
— Сотрудник отдела по особо важным делам, который занимается выявлением страшных преступников. Действие происходит в СССР, когда страна на излете, потеряны ориентиры и ощущение цели, к которой идем. Это детектив, триллер. Я вообще обожаю детективы читать. Юлиан Семенов — прекрасный детективщик, но я больше люблю Чейза.
— Вам когда-нибудь приходилось сталкиваться с какими-то детективными историями в своей собственной жизни?
— Ну конечно. Вся наша жизнь — это детектив. Все-таки я жил и взрослел в 90-е годы, и это все было немножко «на тоненького». Если ты хотел заработать, должен был чуть-чуть где-то нарушить закон, например не заплатить налоги. Классическая история — пытаться выжить, приспособиться, сохранив достоинство, не превратившись в жулика... И в то же время были ужасные изменения: нормальные люди вдруг стали не в авторитете, не в почете, а какие-то отморозки превратились во властителей умов.
К счастью, в каких-то жестких историях я не участвовал. Разве что один раз был свидетелем, когда люди попали в аварию и хотели оболгать бедную девушку — мол, она нарушила правила. Я видел, что это не так, и ее защитил, поехал специально давать показания. Стало обидно, когда мне сказали: «Владимир, тут выходит, что девушка во всем виновата». Я не мог оставить все как есть, отправился в отдел.
— Лет пятнадцать назад.
— Владимир из телевизора... Когда вижу очевидную несправедливость, говорю себе: «Вова, не лезь!» — и все равно лезу. И так было всегда, еще в прошлой жизни, до того, как я стал человеком из телевизора. Вот история, которая произошла в городе Гусеве, где я жил в юности. Шел мужик, время от времени сильно поколачивая свою подружку. Это выглядело ужасно. Конечно, я, молодой и дерзкий, говорю: «Слышь, ты что делаешь?!» Слово за слово, я ему в ухо дал, он упал. И вдруг эта барышня на меня набросилась с кулаками и криком:
С тех пор я не лезу не в свое дело. Но бывают иногда вопиющие случаи, и не могу пройти мимо.
— А вам, известному, сильному, с ресурсом, нужна вообще когда-нибудь какая-то помощь?
— Конечно, как любому человеку.
— Да, конечно, прошу. Я могу и за себя попросить, и за кого-то другого тоже. «Не верь, не бойся, не проси» — на мой взгляд, дурацкое правило.
— Это вообще-то тюремная поговорка, которая ушла в народ во многом благодаря произведениям Солженицына и Шаламова.
— Об этом многие вообще не задумываются. Я заметил, что сегодня эту догму навязывают другим те, кто пользуются всеми благами. Конечно, нельзя быть попрошайкой, но люди должны выручать друг друга и не стесняться просить. Люди должны уметь быть и сильными, и слабыми, тогда в этом будет Человек. Он как гибкая травинка — и сильная, и слабая. Ветер ломает дома, ураган сносит деревья, а травинка продолжает расти.
— В чем ваша сила и ваша слабость?
— Сильные стороны заложены в детстве воспитанием, может быть, не самым идеальным, но для меня подходящим. Всякое случалось, не так хорошо жили, но в голове накрепко остались правильные идеалы и принципы. Мужчина должен быть сильным, защищать слабых, уметь за себя и за свою семью постоять, уметь создать вокруг себя праздник — это догмы. А еще маму с папой нужно любить, женщин любить, детей нельзя обижать и бить. Нельзя быть подлецом, пытаться выехать за счет другого, нужно уметь отвечать за свои поступки и брать на себя ответственность и за себе подобных, и за животных. Эти правила не дают крыше съехать.
А слабые стороны тоже все из прошлого. Это какие-то забитые в голову глупые догмы, от которых сложно избавиться. Ты понимаешь, что меняется мир, люди, а тебя коробят эти изменения. Я в детстве ненавидел всегда этих закостенелых стариков. Мы играем в футбол, а они возмущаются. «Ну а что нам делать, у нас нет стадиона, мы здесь играем, я здесь живу, да выходи, с нами поиграй!» — так я рассуждал пацаном. А теперь вдруг с ужасом стал осознавать, что сам иногда превращаюсь в того гундоса из прошлого, который не унимался: «Кто это там шумит под окнами?!»
Или бубнишь: «Вы с ума сошли, что ли? Сколько времени, рань какая, а вы мне тут улицу подметаете! Непорядок!» Дворник в шесть утра начинает убирать, а ты такой уже возмущенный. И тут же себя останавливаешь: «Вова, не превращайся в гундоса, ты же сам был против этого». Мне кажется, это и делает тебя немножко закостенелым. Но я с этим в себе борюсь...
Конечно, у меня есть и другие слабые стороны, как у всех артистов: мы падки до славы, нас легко обмануть и купить.
— Артист, который не хочет добиться славы, — это странно, можно сказать, патология...
— Фраза «Какой солдат не хочет стать генералом?» как раз об этом. Да, хочется славы... Не хотеть славы — это так же, как спортсмену не пытаться стать чемпионом. Артистов еще в институте заставляют культивировать в себе желание стать первым. Но в моей природе этого мало.
— У вас было такое: «Давай, Вова, вперед! Ты должен быть первым, сыграть все!»
— Никогда.
— А зависть была? Допустим: «Почему Онегина играет Витя Добронравов, а не я?»
— Нет, я здраво смотрю на вещи и не хочу вырвать чужое. Нужно быть реалистом. Существует определенное представление, как должен выглядеть Онегин или, допустим, Ромео. Я это помню и с удовольствием сыграю Тибальда или Меркуцио. Человек должен быть адекватным.
— Вы теряли когда-нибудь адекватность?
— Конечно. Популярность и узнаваемость этому способствуют. Когда ты знаком с сильными мира сего, которые жмут тебе руку, в тебе прямо растет и распухает ощущение собственной значимости. Все-таки у артиста развито воображение, и он за секунду может такое себе нафантазировать! Да хоть то, что в туалет розами ходит и ему позволено больше других, например нарушать правила, потому что он лучше, прозорливее, талантливее других. В результате бухаешься рожей в грязь, как все. И потом умыться и вытереться так же сложно, как и всем остальным.
— Послушайте, но это опыт. В жизни как без этого?
— Опыт — это вообще штука важная и нужная. Вот мы гуляли с моей собакой. И Симба все так к воде, к воде бежит, на камушек один — прыг, на другой, по краю, по краю. Думаю: «Сейчас упадет!» — а потом решил: «Ну и пусть! Я рядом, глубина смешная, никуда не денется». И собака — нырь! — погружается, не понимая, что с ней происходит, но моментально выскакивает и отряхивается. И все, ей не надо больше объяснять, что от воды нужно держаться подальше. Ценный опыт. Так же и мне тысячу раз в детстве говорили: «Вова, электричество бьет сильно!» Но я все равно не успокоился, пока лично не засунул проводок в розетку и не проверил это. Но это в детстве. А были ведь у меня и во взрослой жизни моменты, когда я экспериментировал. Знаете, Борис Клюев, учитель моей Лены, хорошо сказал: «Жизнь нужно прожить так, чтобы было что вспомнить и стыдно рассказать». И у меня таких моментов полно. Это мой опыт, и, наверное, я бы не хотел подобные приключения повторить.
— Это что-то ужасное?
— Ну точно не прекрасное. Я мог заносчиво кому-то нахамить или вдруг почувствовать себя терминатором и получить в нос. Подраться в клубе — это легко. У меня были и перестрелки на улицах, в меня стреляли, и об этом до сих пор пишут. Чего только не было. Это такой жизненный опыт, который переживать еще раз не хочется, но я рад, что он у меня был. Удары судьбы учили меня. Если бы не эти жесткие уроки, не знаю, остался бы я в живых до сих пор. Возможно, так бы и не остановился, обнаглел бы вконец и перешел опасную черту. Медные трубы на меня повлияли, конечно, не лучшим образом.
— Это после «Бригады»?
— После «Бригады», «Бумера», всех этих очень популярных фильмов... Я взрослый пришел в кино. Жизни богемной не знал. Родился в Калининградской области. Это бедный край, где за 200 долларов могли застрелить. Всякое бывало, подростками мы с друзьями хулиганили. Рядом находились какие-то сельскохозяйственные училища, куда приезжали деревенские ребята, мы их поколачивали и отбирали мелочь. А у меня отбирали мелочь интернатовские.
— Кто сильнее, тот и отбирает.
— Да, кто сильнее, тот и прав. Сейчас я стыжусь этого и думаю: «Какой я был дурак». Хотя понимаю: все пацаны переживают момент, когда щенки превращаются в волчат и нужно доказать, что ты смелый и отчаянный. И знаете, в живых не осталось никого из ребят из моей детской стаи.
— Это не фигура речи, а реальность?
— Не фигура речи. Никого нет. Так сильно 90-е годы выкосили пацанов. Кого-то застрелили, кто-то умер от передозировки наркотиков, кто-то от СПИДа, кто-то уехал за лучшей жизнью, потом пропал — где-то зарезали... То есть такое ощущение, что нас просеяли через мелкое сито.
— Но вы-то выскочили, везучий... Владимир, вот вы сейчас говорите, что о многих некрасивых поступках сожалеете. А представляете, что прожили бы стерильную жизнь? Когда никого не обидели, нигде не вляпались, ни у кого ничего не забрали, не споткнулись. Это же нереально.
— Мне кажется, это идеальная жизнь, к этому люди должны стремиться. Я не назову это стерильностью. Стерильность — это когда ты какую-то внутреннюю энергию не включаешь. А ведь ты можешь прожить жизнь, занимаясь несколько другим. Допустим, стать монахом, православным или буддистским. Быть индусом, который ходит всю жизнь с веничком и каждый день заводится, чтобы какого-то муравья не раздавить. Наверное, в общности людей это тупиковый путь. Если все станут такими, обязательно найдется подлец, который этим воспользуется и проедет по любящим, добрым, неагрессивным людям танком.
— Добро должно быть с кулаками?
— Добро должно быть, а уж с кулаками или нет — неважно. У самых сильных и духовитых людей — священников или героев, готовых пойти на смерть ради убеждений, кулак — это внутренняя сила. А внутренняя сила в самом большом дефиците у людей. В идеале, когда кулаки есть. Но необязательно ими пользоваться, иногда нужно подставить и левую, и правую щеку, чтобы добро победило. Правда, для многих мужчин с нашим менталитетом это сложно.
— Конечно, сложно, потому что слишком много требований к мужчинам. Они не плачут, не сдаются, любят тех, не любят этих. Море этих пунктиков «должны». Не давит на вас этот груз долга?
— Давит, но уже не так, как раньше. Я стал мудрее и свободнее. И кстати, могу заплакать. Я циник и понимаю, что иногда нахожусь в таком состоянии, что мне нужно срочно через слезы все выплеснуть, иначе будет плохо для моего здоровья и случится нервный срыв. И я научился это свое скотское состояние сбрасывать и использовать психофизику в собственных интересах. Допустим, я ощущаю, что сейчас так тяжело, что просто край, — и мне нужно минуты две поплакать, и я освобожусь эмоционально, успокоюсь и дальше могу существовать. Происходит это примерно так: «Да пропади все пропадом! Надоело все! Не могу! Как же так случилось, почему именно со мной? Почему, почему, почему?! Фух... Так, все, Володя. Пошли дальше». И я сразу в норме.
— То есть гормоны стресса через слезы выходят?
— Через слезы, через гнев, через выплеск. «Мужчина должен уметь себя держать» — такое популярное правило. Ерунда! Не надо себя держать, надо это выбросить. Другое дело, чтобы этим своим выплеском не испугать и не ранить близких. Но ты должен понимать себя и свой организм: иногда не надо с ним бороться, не надо сопротивляться, нужно выпустить эмоции. Но это с возрастом понимаешь. Потому что, когда ты юный, гормоны захлестывают, не можешь себя контролировать. Если тебе надо совершить какую-то глупость, ты ее совершишь, и ничто тебя не остановит. Знаешь, что лезешь в омут с головой, но ничего не можешь поделать, это медицина. Сейчас у меня хватает контролеров в голове. Говорю себе: «Так, спокойно, сейчас подыши, успокойся, выйди на улицу, пройдись».
Знаете, если бы мне раньше кто-то посоветовал: «Вова, просто прогуляйся», — я бы сказал: «Ты чего, с ума сошел?!» А сейчас я этим успешно пользуюсь: подышал, успокоился — и жизнь снова прекрасна. Понимание самого себя, умение себя поберечь спасает.
Конечно, все зависит от обстоятельств. Если ты оказался где-то в жестоком обществе типа тюрьмы или армии, там нельзя плакать — другие правила игры, ты своими эмоциями можешь навлечь на себя беду.
А если обстоятельства позволяют быть мягким, зачем от этого отказываться? Правда, это расслабляет по жизни, и ты думаешь: «Ничего не хочу, сделайте за меня что-нибудь. Без помощницы любимой я уже ничего не могу сделать. Налей мне хотя бы чаю».
— Я думала, только у женщин бывает «Хочу новое платье и на ручки».
— У мужчин тоже часто бывает «Просто хочу на ручки». Многим, глядя на брутальных парней, кажется: «Высокий, здоровый, красивый, богатый, звезда. Что у него могут быть за проблемы? Никаких». Вот так же говорили об Алене Делоне, а по факту человек болен и одинок. На самом деле артисты, особенно из телевизора, очень ранимые и уязвимые люди. И чем выше пьедестал, на который тебя поднимают, тем больнее падать. Люди рисуют какую-то идеальную картинку. Они придумали: «Ты супермен», — а я другой. Такой диссонанс. Но ты начинаешь играть в эту игру. В общем, не зря наша профессия из «вредной сетки» и драматические артисты на пять лет раньше выходят на пенсию. Издержки профессии.
— Допустим, если человек сталевар, понятно, какие у него издержки профессии, — страдает физическое здоровье.
— А у артистов под ударом психическое здоровье. Чем обычный человек отличается от артиста? В обычной жизни мы свои переживания пытаемся подавить, закрыть, успокоиться. А артист в силу профессии, наоборот, эмоции расковыривает, расшатывает психику. Перед спектаклем ты себя заводишь, чтобы выйти на сцену в таком раздрае, чтобы играть персонажа убедительно. В институте тебя учат плакать и смеяться по команде, переходить из одного крайнего состояния в другое. Так называемая биполярка. И чем легче ты переходишь из одного состояния в другое, тем круче ты профессионал.
Вот у меня послезавтра в Вахтанговском театре «Ветер шумит в тополях», и я уже с сегодняшнего дня в волнении. Внутри что-то тоненькое, болезненное, как будто крючок с леской за больное место зацепился и тянет. А мы ведь его уже больше десяти лет успешно играем, но страшно облажаться, не сыграть или не донести то, что заложено. Ненавижу это состояние.
Я в театре больше двадцати лет и все эти годы накануне спектакля мучаюсь. В день спектакля не могу ни есть, ни пить, ни разговаривать. Могу только ходить и быть «загруженным», сцены внутренне проигрывать, что-то придумывать, обретая уверенность, что все будет хорошо. Уговариваю: «Не волнуйся, у тебя хороший спектакль, все его любят, смотрят. Все в порядке, Вова, только выйди и играй». И я выхожу и тут же забываю про все эти ужасы, играю и получаю невероятное наслаждение. Потом думаю: «Вот чего страдал несколько дней?» Но никуда от этого не деться.
— Мы с вами в прошлый раз встречались, когда вы еще репетировали «Феллини. 8 1/2».
— Он идет почти год, и я очень люблю этот спектакль. Не ухожу со сцены ни на минуту, и есть возможность все сыграть — от детства до зрелости и каких-то несбыточных фантазий. Я могу себе позволить открыться и поговорить со зрителями о тех вещах, о которых никому не говорил.
— Например?
— Ну, например, о лжи по отношению к жизни, о попытках обмануть судьбу, снять с себя ответственность и переложить ее на кого-то другого. У меня все это есть, как и у каждого человека, но я, Вова Вдовиченков, не стал бы об этом говорить, это мое глубоко личное. Но когда тебе вдруг предоставляют драматургический материал, произнося который ты включаешь свое сердце, это счастье. Ты как будто сам все проживаешь отчасти. Это и твоя жизнь, твоя исповедь. Ты можешь спрятаться за своего героя и благодаря этому говоришь со зрителем искренне и свободно.
После премьеры прошел год, но моя внутренняя работа над спектаклем так и не закончилась.
— Предположу, что эта работа не заканчивается никогда. Или в «Дяде Ване», где вы Астрова раз триста играли, все идет по шаблонам?
— Нет, не по шаблонам. После тридцатого показа играть любой спектакль становится очень скучно. Потому что ты уже отрепетировал и вроде бы все показал. И тогда начинаешь снова искать что-то новое. Например, когда я репетировал Астрова, мне было 37 лет, сейчас 52... Когда в одной из сцен Елена на премьерных показах говорила мне: «Вам на вид лет тридцать шесть — тридцать семь», — это было констатацией факта. А когда она эту же фразу говорит сегодня, ее смысл становится другим, и я понимаю: «Ага, а она кокетничает!» И уже суть сцены начинает чуть-чуть меняться.
Какие-то нюансы мы придумываем сами. Как говорит Владимир Владимирович Иванов, педагог и режиссер нашего театра: «Одна лошадь-приспособление сдохла, ищи другую и пересаживайся на нее».
— В принципе, и человеческая жизнь такая же. День за днем мы производим определенные действия. Чистим зубы, принимаем душ, пьем кофе, выгуливаем собаку, кому-то звоним, идем на работу. Рутина. Но ты должен наполнить это радостью и смыслом. Ну, как День сурка. Вам удается наполнить радостью и смыслом каждый ваш новый день? Заметить новую красоту и обнаружить новый интерес в обычных, бытовых делах?
— «Утром найти повод, чтобы подняться, бесконечно сложнее, чем перенести эту скульптуру наверх», — это фраза из спектакля «Ветер шумит в тополях». С годами пришло четкое осознание, что радость в жизни и свет, который тебя будет греть, нужно искать внутри себя. Очень сложно все время рассчитывать на то, что тебе даст окружающий мир. Он может и не дать. Или же такого тебе поддать! Для меня хороший пример — стоики, древнегреческие и древнеримские философы, которые пропагандировали очень важную вещь, мол, нужно свой фонарь радости и света поместить вовнутрь себя, если ты отдашь его в чужие руки, погибнешь.
Вот элементарная вещь: ты хочешь сделать человеку подарок, значит, должен получить удовольствие от самого процесса дарения, а не от реакции человека на него. Если твое настроение будет зависеть от того, оценил он это или нет, — не будешь счастлив. Радость и все наши удовольствия от проживания в этом мире нужно настроить на то, что только тобой будут включаться эти кнопки. Нельзя делать ставку на то, за что ты не можешь отвечать. Очень сложно отвечать за поступки других людей, государства, граждан, землян, собак, жаб, червей, солнца, туч, хама, который может шуметь, машины, которая рискует не завестись, коллеги, вставшего не с той ноги.
Нужно научиться проснуться и радоваться от того, что день настал, ты жив, здоров, что есть возможность сегодня поехать и встретиться с интересными людьми, которые тебя сфотографируют, возьмут интервью, опубликуют в журнале, это увидит вся страна, и ты, оказывается, и не последний ежик.
— А для вас это важно?
— Это приятно. И я рад, что не надо идти на завод, разгружать уголь за три рубля, — мне судьба дала совсем другую жизнь. Судьба мне дала все, глупо жаловаться...
Я снимался в фильме «Бумер-2» в городе Шахты в Ростовской области, где сейчас прилеты бывают. Так вот, вдруг ко мне в конце съемочного дня подходит ассистентка и говорит:
— Владимир, там парень ждет вас с обеда. Можно ему подойти?
— Да что же ему, делать нечего?! Чего он ждет?
— Он шахтер, его мужики из шахты делегировали подписать несколько листочков.
И заходит ко мне парняга в робе, весь черный, только зубы и белки глаз сверкают, и говорит: «Братан...»
И он меня полдня ждал! Я там где-то в носу поковырял с умным видом, тут две реплики сказал, там сказал и заработал столько, сколько он получит за месяц. А он с кайлом, не вылезая из забоя, вкалывает. И еще на меня, открыв рот, с восхищением смотрит. Так мне стало перед ним стыдно, так неловко. Я думаю: «Каждый раз такое должно быть, чтобы ты понимал: не нравится — откажись».
Вот еще другой случай, который все это прекрасно иллюстрирует. Съемки в Крыму, водитель меня на площадку везет, а я ною:
— Надоело все.
И он мне напрямую говорит:
— Так откажись! Какие проблемы?
— В смысле?
— Ну скажи, что не хочешь больше сниматься.
— Что значит «откажись»? Ты вообще кто? Что ты знаешь про эту жизнь? Вот работали вы водителем всю жизнь — и работайте.
Он говорит:
— Нет, я был начальником зоны, ну, «хозяином». Но нам нельзя больше семи лет работать, потому что, во-первых, проблемы с психикой возникают, ты все время с контингентом, который в любой момент тебя может убить, во-вторых, необходимая ротация, чтобы не возникало коррупционных связей. И мне надоело, я отказался в системе оставаться и вот тебя везу. У меня теперь другая жизнь.
И я сам понимаю: вот это нормальный подход. Хотя пока к переменам не готов... Но знаете, мне до сих пор как-то странно осознавать, что для этого шахтера или для других парней ты какая-то золотая антилопа, к которой прикоснулся: «Подпишите», — и что-то волшебное в жизни произошло. В этом кроется обман. Потому что я сам такой же простой парень, как они, который стал золотой антилопой.
— Вы это осознаете?
— Ну да. Так и вышло, обстоятельства совпали. Когда я пришел поступать в театральный вуз, а это 1997 год, все нормальные парни либо в бандитах, либо в ментах были. Либо на войне в горячей точке, либо на рынке деньги зарабатывали. В кинотеатрах или автосалоны, или продажа мебели. В театры никто не ходил. Кому нужно это искусство? И на таких, как я, парней, которые вдруг подались в артисты, был острый дефицит.
Елена Евгеньевна Магар, декан актерского факультета ВГИКа, сказала: «Мы вас берем», — да и другие повторили то же самое. Все готовы были помочь: «Сочинение для тебя в туалете за третьим бачком лежит», — лишь бы ты поступил.
Когда закончилось это лихолетье, начались более сытые нулевые, но моих ровесников не прибавилось. Я уже взрослый был, 30 лет с лишним, когда начал заниматься этой профессией, мое поколение было выбито в девяностые. И поэтому сегодня нас, 45- и 50-летних артистов, мало. Есть очень много молодых, есть повзрослее, но нашу прослойку по пальцам пересчитать.
— Демографическая яма.
— Да. Но эта яма стала для меня трамплином, позволившим выскочить из скучной прошлой жизни.
— Но сейчас-то жизнь не скучная?
— Нет, жизнь не скучная, просто цинизм и жизненный опыт сделали меня менее восприимчивым к происходящему. Раньше на любое событие я мог отреагировать остро до такой степени, что не знал, как жить. Помню, посмотрел фильм «Она прекрасна» с Шоном Пенном и Робин Райт. Фильм кончился, а я был в таком раздрае, что не понимал, как дышать, чью сторону принять. А сейчас мне все понятно: «Если волнуешься, нужно с тревожными мыслями переспать, утром все уляжется». Мир не изменился, просто меня он стал меньше задевать. Для 17- и 18-летних жизнь кипит, а для меня нет, я гораздо спокойнее. Многое стало вдруг понятно. Я знаю, зачем идет ко мне этот человек, что он сейчас попросит, что я ему отвечу и чем все закончится. Иногда происходят приятные или неприятные сюрпризы. Но в целом живу я ровненько. А хочется, чтобы эмоции бурлили, нужно радоваться, грустить, плакать, смеяться, жить. Моя задача сегодня — заставлять себя жить на полную катушку.
— Ваша радость в жизни сейчас в чем? У вас, например, появляются новые радости?
— Дети подросли, у меня появился внук. У старшего сына Леонида и его жены Жени родился сын Миша. Михаил Леонидович Вдовиченков. Так что я теперь не только батя, но и дед.
И еще мы с Леной завели собаку. Зовут Симба... Симбиоз людей и собак — это удивительное дело. Есть такая научная формулировка — «покоренный вид». Собаки — как раз такой вид, они погибнут без человека, потому что не знают, как охотиться, не умеют этого делать. Ученые определили, что самая главная задача собаки — найти своего человека, в этом случае у нее будет кров, еда и сон. Я стал наблюдать за животными и понял: нет, это мы покоренный вид. Природа умнее нас. Она в самом беззащитном возрасте — между вторым и третьим месяцем — собаку делает самой привлекательной и милой, чтобы понравиться человеку. Милая мордочка в сочетании с возможностью быть отлученной от матери делают свое дело. По человеческим меркам такой щенок — как двухлетний ребенок: глупый, но столько в нем любви, добра, ревности, преданности. Собака рада тебя видеть в любом состоянии. У нее безусловная любовь. Она не хочет ничего взамен. Ну разве что требует игры. Но эти отношения настолько чистые и искренние! Симба меня всегда так ждет! Когда я приезжаю, сразу выражает свою любовь, потом демонстрирует, что обиделась за то, что вы, хулиганы, ее бросили и ушли. И потом снова любовь, и тут же от переизбытка эмоций может кусануть.
Возможно, мы когда-нибудь заведем большую овчарку, о которой мечтала Лена. Мы же почти постоянно живем за городом, и там это уместно. Уверен, Симба будет овчаркой руководить. У собак четкая иерархия: кто старше, тот и главный.
— Лена хочет овчарку, а о чем мечтаете вы?
— Научиться путешествовать. Телевизионная узнаваемость сделала свое негативное дело: у меня возникла социофобия, нахождение среди большого количества людей вдруг стало меня пугать, ведь всем обязательно что-то от тебя надо... Я уже не тот открытый человек, каким был от природы. А я ведь, по сути, простой парень, люблю общаться с народом, обожаю, когда тысячи людей на сцене, концерты, тусовки. Вернее, любил...
Мне хочется куда-то поехать на экскурсии, что-то узнавать. Это было бы прекрасно, если бы не сто фотографий, которые придется делать беспрерывно. Но это ничего. Роптать нельзя. Нужно жить и вокруг себя создавать какой-то позитив. Хотя и это необязательно, достаточно просто жить.
— Вы говорили, что нужно адекватно оценивать, что можешь, а что нет. Мне кажется, вы себя даже немного недооцениваете. И сделать в кино и театре могли бы гораздо больше. Вы как океанский лайнер, который перевозит не 500, а 50 человек. У вас сейчас самый расцвет...
— Не сыпьте мне соль на рану.
— Я могу этот вопрос просто убрать из разговора.
— Нет, пожалуйста, оставьте. Попробую вам объяснить, почему не лезу и не пытаюсь. Я ненавижу хамский пробивизм. Есть люди, которые и поют, и танцуют, и комментируют все подряд, они и там и сям — везде. Они вытесняют тех, кто достойнее, умнее, лучше них. И думаешь: «Неужели я хочу стать таким, как он? Да задуши меня, никогда! Вот лучше я совсем никаким не буду, чем во всех бочках затычка». Мне кажется, пусть актера лучше на экране не хватает, чем будет переизбыток.
— Но проектов снимается много. Юрий Стоянов очень точно сказал: «Сегодня Москва — это Болливуд». У вас же наверняка очень много предложений. Или вы ждете чего-то определенного?
— У меня нет каких-то целей и четкого плана. Возможно, так нельзя, но я всю жизнь так плыву по жизни. Я никогда не думал, зачем живу или почему актерской профессией занимаюсь. Так вышло...
Когда я поступал во ВГИК, мне говорили:
— Кого вы хотите сыграть?
— Да кого дадут, того и буду играть.
И в театре у меня спрашивали:
— Володя, что вы хотите сыграть?
— А что вы предлагаете? Вот это не хочу, а вот это — ну давайте попробуем.
Наверное, надо жить иначе. Нужно быть уверенным в том, что ты должен что-то важное сделать. И каждый день проживать, «чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Это не пустые слова. Но я не знаю, как это сделать.
Я вот задумался: не жаль ли мне, что снимаюсь мало? Не знаю, может, много бы снимался, уже умер. Я знаю четко только одно: существует судьба, которая меня ведет. И что бы я ни делал, как бы ни барахтался, попаду из одной точки в другую только потому, что это должно произойти. Я, как Емеля, порой лежу на печи.
— Это так по-русски...
— Возможно... Хотя у этого принципа существования нет национальности. На Востоке говорят: «Нужно спокойно сидеть у порога своего дома, и мимо обязательно проплывет труп твоего врага».
Но, конечно, ты думаешь: «Володя, но время-то идет, ты не молодеешь, тебе уже шестой десяток, нужно что-то делать!» Как говорится, «Шарапов, не сидите сиднем, делайте что-нибудь!» А что делать? Я готов. Что делать? У меня нет учителя, который бы мог подсказать... Так вышло, что у меня рано умер отец, мне было всего двадцать два, и я его уже пережил на два года, и мы с ним так мало говорили. Все мужчины-родственники, которые были старше меня, умерли. Совета спросить не у кого. Я вслепую иду по жизни и не знаю, как поступать правильно. Мне только чувство совести подсказывает, куда идти, делать шаг или нет. А еще Елена. Она может посмотреть на ситуацию с другой стороны, с женской, у нее жизненный опыт, она мудрая. У нее IQ выше 170 — больше, чем у Эйнштейна.
— А вы слушаете жену?
— Конечно, я слушаю жену, тут вариантов нет.
— Не так давно во время интервью Михаил Боярский сказал: «Я, вообще, подкаблучник, мне нравится, что я нужен и что есть тот прекрасный каблук, который может на меня опереться».
— И я подкаблучник. Жена у меня на самом деле хороший советчик, это важно. Так случилось, что я был много раз женат, в этом нет ничего плохого или хорошего, но каждый раз убеждался, что от женщины зависит не просто полдела, а 99 процентов. Женщинам нужно доверять. Но есть у этого и минусы — женщины делают мужчин слабее, более готовыми к компромиссу. Так вышло, мы с Еленой вместе проводим почти все время, и я чувствую, что стал более мягким, более податливым... Подкаблучник, одним словом. И в этом слове нет ни нотки негатива.
Если ты согласился, что женщина будет идти с тобой по жизни, как бы ни сопротивлялся, все равно станешь подкаблучником, если ее действительно любишь. Пушкин писал: «Ах, обмануть меня не трудно!.. Я сам обманываться рад!» Мне кажется, мы рады быть подкаблучниками. Мы не готовы подчиняться сильным альфа-самцам, но если какая-то мягкая пушистая болоночка решит нами порулить — это прекрасно!
— Всегда прекрасно?
— Не всегда. Для женщин ведь что самое главное? Как бы чего не вышло. То есть безопасность. А для чего-то действительно большого и важного иногда необходимо рискнуть! Понимаете? Риск — благородное дело. И хорошо, что моя Елена готова если не ко всему, то ко многому. Она, наоборот, иногда подталкивает меня:
— Давай! Пошел!
— Я не готов!
— Пошел!
Поэтому я ее люблю. Иначе бы мы не жили вместе, не были мужем и женой. Мы помогаем друг другу и по работе, и по жизни.
— Вы с Леной советуетесь, брать какой-то проект или нет? Например, сниматься в «Противостоянии» или нет?
— Конечно, советуюсь. Во-первых, она лучше меня знает кино изнутри. Она может открыть глаза на минусы, о которых я не догадывался. Или, наоборот, акцентировать внимание на чем-то хорошем: «Возьми это». Но вот с «Противостоянием» было немного иначе. Это полностью мое решение. У меня планировалось два других проекта, мы уже сняли пилоты, прошло утверждение, вот-вот съемки, но я прочитал «Противостояние» и, как говорится, попал. Это мощная драматическая история, от которой глупо отказываться. И я сделал выбор. Лена про этот проект ничего не знала, пока ей не сказал: «Я его очень хочу получить!»
— И получили. Когда вы принимали решение сниматься в этом проекте, что еще было важно?
— Съемки в экспедиции в Абхазии. Я никогда не был там, а это лето, море, солнце, пальмы... Но у меня любимая жена, у меня собака, и я три месяца не дома — это, конечно, минус.
— Вместе нельзя было поехать?
— Нет, потому что у Лены были обязательства и съемки в Москве.
— Есть какие-то очень важные для вас, но неочевидные для других причины, по которым вы можете отказаться от хорошего проекта?
— Иногда удобства являются решающими в вопросе, буду сниматься или нет. Я могу заявить:
— В экспедицию не поеду.
— Почему?
— Не могу, устал, не хочу ехать зимой на север, мне холодно...
— Все, ладно, не поедешь.
Потом — раз! — вышел прекрасный фильм, и ты недоумеваешь: «Так что же я там не снялся? А, да ты же боялся замерзнуть! Ну-ну...»
— В Абхазии летом вы точно не замерзли.
— Не замерз. Но там очень жарко! Невыносимо. Вот классический пример: полдень, солнце убийственное, но у нас же никого это не волнует — по расписанию снимаем. И за нами, сидя в тенечке, наблюдает бабушка смешная, у которой всего два зуба. Рядом с ней собака лохматая лежит. Бабушка хохочет: «Вот дураки! В первый раз вижу, чтобы в такую жару днем на улице что-то делали. Мы не выходим в такое время».
Я у водителя спрашиваю:
— А сколько градусов?
— Сорок два. В тени.
А мы на солнце, и нас еще осветительным оборудованием подсвечивают. Не знаю, как мы выжили. Было так жарко, что больно открыть глаза. А нужно делать вид, что ты только что прилетел из Москвы. Загорать нельзя, купаться нельзя, а там плюс сто. Невозможно приклеить звук, потому что ты все время мокрый, будто тебя водой облили, и все провода отклеиваются и сползают.
Но есть огромные плюсы — очень хорошие партнеры: Леша Гуськов, Сергей Газаров, молодые ребята. Вообще это больше мужская история. Там были и женские роли, но, к сожалению, большинство девушек убивали и расчленяли. Вот такое соединение несоединимого — райская и изобильная Абхазия, солнце, море, пальмы, а в кадре части тела, отрубленные руки и все разговоры о том, кто, где кого убил. И вот когда я играл эту роль, представил, какая сложная жизнь у милиционера: каждый день сталкиваешься только с негативом. Задача — вычислить в людях червоточину, поймать на вранье, разоблачить. Он никому не верит, разговаривает с человеком и ищет двойное дно. Милиционеров никто не любит. Их все называют ментами и мусорами, а они свою жизнь кладут на то, чтобы мир сделать лучше.
Знаете, мы в фильме «Бригада» снимали сцену в Бутырке, и у нас зэков играли охранники, вертухаи, потому что внешне очень на них похожи, все в татуировках. И они после смены говорят: «Слушай, мы же такие, как они, только они здесь на срок и по приговору, а мы добровольно и навсегда. Все за решеткой, только они с одной стороны, а мы с другой». Все так и есть.
И мой герой в «Противостоянии» тоже немного из этого теста. Он практически как к рутине относится к беде, которая рядом. Вот девушку порубили на куски. Ну порубили, значит, будем искать, кто это сделал. Поехали дальше. Он годы и десятилетия варится в этом.
— После таких сложных ролей должна быть реабилитация психологическая?
— Нет. Закончилось. Стоп. Спасибо. До свидания.
0
66.00
